Один - сонный блондин, состроченный пополам с тощеватой жилистой брюнеткой - почти повис на Нате. Касался ее напудренной губкой, что-то маскировал, качал головой и отскакивал, как художник от мольберта, чтобы бросить взгляд издали. Другой суккуб - рыхлый и зевающий - устанавливал на штатив видеокамеру. Третий - наполовину лысый, как Сократ, наполовину лохматый, как рок-звезда - начальствовал над остальными. Скучая, он глубокомысленно созерцал собственные ноги, точно размышлял, где он мог прежде с ними встречаться? Четвертый возился со звуком и, успешно имитируя отсутствующую застенчивость, просил у Наты разрешения продеть ей под блузку микрофон. Продел, расправил проводок и остался доволен.

– Готово! Проверяем! Скажите что-нибудь!
– потребовал суккуб-звукооператор.

– Ты идиот, болван и тупица!
– сказала Ната. Суккуб не обиделся.

– Отлично, лапочка! Просто отлично! Только не касайся микрофона подбородком! Головку чуть повыше! Ну - ка еще разик!
– попросил он.

– Пошляк, хам и посредственность!

– Чудесно! И помни про головочку!
– одобрил суккуб.

– Ну, скоро там?
– нетерпеливо крикнул начальствующий суккуб.

– Секунду!
– Суккуб с губкой коснулся Наты в последний раз и отпрыгнул кузнечиком.
– Проверка! Поехали!

Вихрова сделала шаг к зеркалу, в котором, размахивая руками и пытаясь поймать ее взгляд, прыгал молоденький офицерик. К камере она предусмотрительно держалась вполоборота.

– Привет! Я Наташа! Это послание для того единственного, кто меня любит. Жду тебя завтра в двенадцать часов у памятника Пушкину! Приходи!

Ната еще раз улыбнулась, помахала рукой и отступила назад.

– Ну как?
– спросила она.

Начальствующий суккуб поморщился.

– Плохо! Не надо улыбаться!
– заявил он.
– Похмурее… помрачнее… Шепелявь! Глупо хихикай! Ковыряй в носу! Пускай слюни на подбородок! Не старайся нравиться! Старайся активно не нравиться!

Ната надулась. Перспектива пускать на подбородок слюни привлекала ее мало.

– Это еще зачем?

– Подумай сама! Мы будем крутить ролик трижды в час, целый день, по всем каналам. Нам нужно, чтобы пришли только те, кто уже умирает от любви, и как можно меньше новых! Ясно? Среди них непременно окажется тот, кто тебя сглазил.

– Ясно!
– сказала Ната.

Она отвернулась от суккуба и внезапно обнаружила рядом Даф.

– Чего тебе надо, светлая? Вас Арей ждет! Не торчите здесь!
– закричала она, спеша втолкнуть Мефа и Дафну в кабинет к Арею. При этом она упорно поворачивалась к ним только одной половиной лица.

Арей сидел, откинувшись в глубоком кресле, и что-то диктовал Улите. Насколько Меф понял, или объяснительную записку, или письмо Лигулу.

– С новой строки… Да, у нас выбраковка эидосов куда больше, чем в Европе. Да, планы мы заваливаем. Но зато и ярких эйдосов у нас на порядок больше. Нет, Россию надо губить гордыней, но никак не потребительством… Точка. Подпись.

Диктующий Арей был окутан сумеречным облаком. Это облако и было истинным мраком и управляло помыслами мечника. Меф его не различал, зато Даф отлично видела. Когда они вошли, Арей даже не взглянул на них, зато облако, выбросив щупальце, потянулось к Мефу. Даф незаметно выдвинулась вперед, заслонив его. Щупальце коснулось ее и поспешно отдернулось.

Арей поднял голову. Его тяжелый, испытующий взгляд скользнул по лицу Мефа и застыл. Дафне чудилось, будто то хорошее, что было в Арее изначально, по праву творения - ибо и языческие боги, пока не пали от гордыни, являлись творением света - пытается пробиться сквозь плотный, давящий слой мрака. Пытается, но не может. Лишь волны ходят по чавкающему болоту.

Напротив Арея на стуле сидела Улита. По ее лицу континентами и материками бродил румянец. Улита никогда не краснела целиком, но всегда пятнами.

– Привет! Страдаешь?
– зачем-то спросил Меф.

Спросил не подумав, сбитый с толку настойчивым взглядом Арея. Вопрос был в меру невинным, однако Улита, напряженная как струна, взорвалась.

– Типун тебе на язык!
– рявкнула она.

Дафна едва успела отразить стихийный сглаз.

Арей погрозил секретарше пальцем.

– Улита! Синьор помидор лишь попытался выразить тебе свое сочувствие! Это еще не повод, чтобы сделать синьора помидора навеки глухонемым. Как он будет выражать свои мысли? Ненависть - двойным мычанием, а страсть - непрерывным блеяньем?

Ведьма сорвалась с места и молча хлопнула дверью. Арей поднял с пола лист бумаги, который она уронила, и пробежал его глазами.

– Любовь, любовь… Есть она - мучаешься сам. Нет ее - мучаешь всех вокруг… Тридцать две ошибки на страницу отчета - это многовато даже для очень средней школы, - задумчиво произнес мечник.

Он повернулся к Буслаеву и, внезапно шагнув, оказался рядом. Меф увидел фиолетовые, потрескавшиеся, насмешливые губы и красное, в крупных порах лицо. Меф никогда не понимал, как грузный, внешне неповоротливый Арей ухитряется двигаться так пугающе быстро.