– Кря-кря!
– услышал Меф.

Догадавшись по выражению лица Буслаева, что он сейчас сломает дверь, Даф примирительно коснулась его локтя.

– Будь умнее! Давай я!
– шепнула она.

Даф потянула из рюкзака флейту, однако достать ее не успела.

Замок внезапно щелкнул. Дверь отъехала. На одной нижней полке, сдобно благоухая, лежал Ромасюсик, а на соседней, подложив под голову худую, тонкую руку, - Прасковья.

– Кря-кря!
– подмигивая ему, сказал Ромасюсик.

Меф мрачно уставился на него.

– Что вы здесь забыли?
– спросил он.

– Как что забыли? Мы ехаем в Крым, - дрожа желейными щеками, заявил шоколадный юноша. В августе все ехают в Крым хавать рест. Прашечка такая бледненькая, зелененькая - ей загорать надо, жрямкать витамины!

Буслаев недоверчиво прищурился. Ромасюсик улыбался, излучая честность на всех волнах. Меф почувствовал, что злиться поздно и бесполезно. Говорил же Арей: «Считай, что объявление уже вывешено на сакральной доске».

Прасковья бросала на него короткие, откровенные взгляды. Ее темные, без блеска глаза смущали Мефа. Ему казалось, что вместе с ее взглядом в его сознание пытается влиться лукавая, умная, опасная сила.

– Нашим поездом? В нашем купе? Как вы пронюхали?
– спросил Меф.

Ромасюсик горделиво потрогал зефирный нос.

– Нюхали-нюхали и пронюхали! Прашечка решила, что если уж тащиться сутки в поезде, то лучше в хорошей светленькой компании, хи-хи!… Может, перекуемся, поиграем, как вы, на дудочке и тоже бросим мрак, и-и?

– Хочешь света -купи себе прожектор!
– отрезал Меф.

Вступать в дискуссию с хлопотливой и наглой кучей шоколада ему не хотелось. К свету он еще не приблизился, однако шутки темных его уже смущали. Стражи света никогда не говорили, что завербуются во мрак. Они понимали, что все сказанные слова материальны, даже если произнесены с иронией. Мелкие же прислужники мрака готовы были вербоваться в гвардию света пачками. Во всяком случае, на словах. Они так много кривлялись и так тянуло их кривляться, что не могли остановиться, и корчились в вечном кривляний, как в судорогах. Вспомнить того же Тухломона или Хныка. А чего стоит бесконечное передразнивание ритуалов света, без которого мрак вообще жить не может? В этом передразнивании Меф видел слабость Тартара и его прислужников. Они, как мелкие собачонки, с ненавистью тявкали на то, чего втайне боялись.

Мрак никогда не был самостоятельной величиной. Он возник как злокачественная опухоль на плоти света, как его отрицание, пародия, опошление. И уже в этой невольной, хотя и ненавидящей привязке к свету проявлялась его вторичность.

Ромасюсик вскочил и радостно залепетал, брызжа сахарной слюной:

– Жуть, что творится! Такие териблы сынгзы происходят, что сердце сметаной обливается! Валькирию шлепнули - вы в курсах?
– и не мы, между прочим, шлепнули, что характерно. Лигул в шоке! Спуриус бацнул валькирию, а Лигула даже не предупредил! Ну не хамство?

Мефу казалось: его осознанно заваливают словами, точно мусором. И вот он уже копошится в их массе, как в расплавленной карамели. На Прасковью он больше не смотрел, но ее взгляд ощущал непрерывно. Он был подобен струям воздуха, то обжигающим, то ледяным.

– А теперь откровенно! Чего вам надо?
– оборвал болтовню Ромасюсика Меф.

Это было странно: обращаться будто к Ромасюсику и одновременно понимать, что разговариваешь не с ним. В конце концов он был всего лишь болтливой кучей шоколада и никаких решений не принимал. За его суетливой, размахивающей руками непоседливой сущностью угадывалась стальная воля Прасковьи.

Наследница мрака подняла руку и резко отбросила со лба волосы. Тонкие запястья Прасковьи, как у цыганки, были унизаны браслетами. Браслеты были сплошного литья, без видимых рун, однако Даф угадывала исходящую от них темную силу.

–  Лигулу нужен Спуриус. Он хочет, чтобы я прикончила Спуриуса после того, как Спуриус прикончит тебя и светлую. Еще он хочет, чтобы я доставила ему пергамент и эйдос Улиты. Они принадлежат мраку, - прохрипел Ромасюсик.

Его сдавленный голос имел мало общего с обычным бойким журчанием.

– Зачем эйдос -то? Что, мрак совсем обеднел?
– спросил Меф.

Это был первый случай, когда он и Прасковья говорили напрямую. Меф ощущал ее упругую, неспешную, но чудовищную силу. Прасковья была сплошным сгустком мрака. Куда более цельным, чем воспитавший ее Лигул. Тот был скорее подл, чем темен.

– Дело принципа. Кто легко и без боя отдаст один эйдос - отдаст и остальные, - сказал Ромасюсик и замолчал, точно сам себе удивился. Он встрепенулся и передернул перышками как попугайчик, случайно обливший себя из поилки.

– Я не отдам тебе ни эйдос, ни завещание Кводнона! Если оно нужно Лигулу - пусть за него сражается! Или ты сражайся!
– заявил Меф, решив, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Прасковья все равно его раскусит.

Когда в его руке полыхнул меч, Ромасюсик поджался и пискнул. Прасковья же взглянула на меч с явной насмешкой. Без малейшего страха она отвела клинок голой рукой. Меф с удивлением обнаружил, что его меч присмирел.

«Я для нее неудачник, отказавшийся от трона. Неуравновешенный молодой человек с острой и железкой!» - подумал Меф.