Но мама сказала тихонько:

– Петер. Пауль.

И мальчишки мгновенно спрыгнули вниз.

Папа часто шумел. И даже грозился "испробовать новый ремень на обеих шкурах". Но с папой можно спорить, хитрить, отговариваться, увиливать, доказывать.

С мамой спорить бесполезно. Сказала - отрезала. Мама очень строга. Ремнем, как папа, не угрожает, но если шлепнет слегка за дело - почешешься! Мама хоть и маленького роста, тоненькая и слабая на вид, да это только на вид. Рука у нее тяжелая. Тренированная.

Как-то, обсуждая семейные дела, Петр и Павел пришли к выводу, что на самом-то деле папа должен быть в семье мамой, а мама - папой.

Мальчики быстро и молча оделись и побежали по коридору умываться.

А вагон уже встряхивало на стрелках. Поезд пошел медленней. За заплаканными стеклами окон замелькали одинокие огни. Их становилось все больше и больше. Они отражались в рябых лужах у серых заборов, у длинных кирпичных пакгаузов, у деревянных домиков. С невидимого черного неба сыпал дождь.

Иван Александрович забрался на шаткую складную лесенку и начал доставать сверху, из-под самой вагонной крыши, чемоданы. Мальчики подхватывали их и ставили на нижние полки, с которых свернули постели. Вскоре все купе оказалось забитым чемоданами, тюками, узлами, авоськами. Просто непонятно, как семья ехала со всем этим скарбом столько дней, да еще умудрялась есть, спать и даже принимать гостей.

Вагон подполз к зданию вокзала. Мокрая платформа блестела. И багажные тележки на ней блестели. Встречающие прятали головы под зонтами или в поднятых воротниках пальто.

Вагон дернулся несколько раз, словно ему не понравилась станция и захотелось катить дальше. И остановился.

– Приехали, - сказал Иван Александрович.
– Гронск.

Мальчики прижались к оконному стеклу носами. Стекло было холодным, казалось, вот-вот сквозь него просочатся капли дождя и потекут по носу.

– Эх, - вздохнул Павлик.

– Да-а, не Ташкент, - в тон ему грустно откликнулся Петр.

И оба вспомнили ласковое солнце в голубом небе. Весело журчащие под раскидистыми деревьями арыки. Белое двухэтажное здание школы. Черноволосых и темноглазых мальчишек и девчонок - ташкентских своих приятелей. Сладкий прозрачный изюм без косточек. Огромные желтые дыни…

В коридоре затопали, зашумели. В купе вошел военный с двумя красными квадратами на черных петлицах, весь перетянутый поверх длинной шинели ремнями. Молодое лицо его было розовым, безбровым. Губы обветренны. С лакированного козырька фуражки стекали дождевые капли. За ним в дверях показались два бойца в мокрых пилотках.

В купе запахло дождем, мокрым сукном, табаком и еще чем-то, сапожной мазью, что ли?

Военный поднял руку со сжатыми пальцами к фуражке и как-то молниеносно разжал их возле козырька.

– Здравия желаю. Лейтенант Каруселин. Приказано разгрузить и погрузить. На машину, - добавил он для полной ясности. Подхватил два чемодана и передал их стоящим в дверях бойцам. Чемоданы исчезли. Бойцы остались.

– Ваня, - испуганно сказала мама.

Иван Александрович засмеялся и сказал ласково:

– Успокойся, Гертруда.

– Все будет в целости и сохранности, - заверил лейтенант, подхватил тюк, и тот исчез за дверьми.

– Куда вы их деваете?
– спросил Павел с любопытством.

Лейтенант поднял голову, посмотрел на Павла и Петра. Глаза у него стали большими-большими. Он поднял руку, щелкнул пальцами по козырьку, и фуражка на его голове встала дыбом.

– Он - Павка, - сказал Петр.

– Он - Петька, - сказал Павел.

– Я - Петька, - сказал Петр.

– Я - Павка, - сказал Павел и добавил, ткнув пальцем брата: - Он не Павка.

– Он не Петька, - сказал Петр, также ткнув брата пальцем.

Это был давно отработанный прием.

– Малтшики, - строго сказала мама.

– Я больше не буду, - хором откликнулись они.

– Во дают!
– лейтенант засмеялся. Потом щелкнул фуражку сзади по тулье. Фуражка послушно опустилась на место.
– Двойнята!
– понимающе сказал он и подхватил очередные чемоданы.

Мама беззвучно шевелила губами, считая исчезающие "места".

На улице дождь уже не сыпался - лил. Все кругом было мокрехонько. Возле вагона толпились встречающие и приехавшие. Вещей не было. Лейтенанта с бойцами тоже.

– Ваня, вещи, - сказала мама.