– Эх, много храбрецов на той улице полегло! Нас-то Самак вывел, а его, раз схватили, непременно убьют, ведь давно против него злобу затаили. Нам же нет здесь прибежища. Надо постараться с этим войском прочь из города выйти. Да вот беда – нет у нас снаряжения и оружия, а ведь с голыми руками да пешими нам не уйти.

Шогаль сказал:

– Ну, коли в этом дело, то у меня есть один друг. Надо пойти к нему, чтобы он справил нам снаряжение.

С этими словами повел он их, а уже наступила ночь, пока они дошли до дома того друга, совсем темно стало. Шогаль-силач постучал в дверь. А друга его звали Зейд. Он спустился вниз, открыл дверь; как увидел Шогаля, стал его обнимать-привечать, в дом провел, обласкал, на лучшее место усадил. Мигом принес им еды кое-какой, угостил. Поели они, тут у каждого нашлось что сказать, поговорили, а там и белый день наступил. Хозяину время пришло делом заняться.

Хоршид-шах сидел у окошка, которое наружу выходило, смотрел на дорогу. Вдруг увидел он Джомхур-пахлавана, своего родича, который прибыл сюда с ним вместе. А в тот день, когда Хоршид-шах направился в дом удальцов, он отпустил Джомхура с тремя другими приближенными. Царевич сказал Зейду:

– О благородный муж, позови мне того человека, что сидит там снаружи!

Зейд послал за Джомхуром, посланный сказал:

– Достопочтенный, тебя зовут в этот дом.

Поднялся Джомхур, вошел в дом Зейда, глядь – а там Хоршид-шах и Фаррох-руз! Поклонился он, обнял их, пал в ноги Хоршид-шаху, потом к Фаррох-рузу оборотился. Поведали они друг другу, что с ними за это время было. Джомхур рассказывал, как он горевал о них, а Хоршид-шах описывал, какие злоключения и мучения выпали ему на долю до того самого часа, как они свиделись.

– О Джомхур, теперь ты слышал, как мне жилось, да и своими глазами видишь, – сказал Хоршид-шах. – Ты должен поехать к моему отцу Марзбан-шаху, рассказать ему обо мне и передать от меня письмо.

– Повинуюсь, – отвечал Джомхур.

Хоршид-шах попросил бумаги, перо и чернильницу, Зейд принес, и он описал в том письме все, что претерпел, с тех пор, как расстался с отцом: и то, что перенес дорогой от Альяна и Альяра, и то, что случилось в городе Чин с Фаррох-рузом, – до того самого часа, как он отпустил Джомхура. А дальше написал: «А остальное ты услышишь от благородного Джомхура, так как у меня сил нет больше писать. Уповаю, что отец, когда узнает о моем положении, не стерпит всего того, что здесь выпало на долю мне и братцу Фаррох-рузу: ведь у нас ничего не осталось, кроме платья, что на нас надето! И если желает государь-отец со мной, горемычным, свидеться, пусть высылает сильное войско – тогда, может, еще до смерти повидаемся. Но с этим делом надобно поспешить. А государыне-матушке пусть передаст поклон и скажет, чтобы она за меня молилась, и сестре моей Камар-мольк привет, и Хаман-везиру, и всем эмирам, и богатырям, и друзьям тоже.

И ради Аллаха, великий государь, высылай войско без промедления! Мир вам».

Закончил он этим письмо, запечатал, отдал Джомхуру и проводил его, поцеловав на прощание. Джомхур направился в караван-сарай, двое-трое приближенных, которые с ним оставались, собрали свои пожитки и двинулись в сторону Халеба.

Когда Джомхур ушел, Шогаль-силач обратился к Зейду:

– О брат, нам нужны доспехи, чтобы мы могли нынче ночью выйти отсюда вместе с войском: в городе нам оставаться Незачем.

– Будет исполнено, – ответил Зейд. – Все, что у меня есть, – ваше достояние.

Вышел он, собрал доспехи для троих, приготовил трех коней, кошель с тысячью динаров и все это им предоставил. Они облачились в доспехи, так что стали неузнаваемы, вышли из дома Зейда, вскочили на коней, прискакали на мейдан и вместе с войском вышли из города.

Составитель сей истории рассказывает, что, когда наступил день, Самак обошел все знакомые места, которые только вспомнить мог, но нигде не нашел Хоршид-шаха, Фаррох-руза и Шогаля. Повернул он опять к саду. Пришел туда, а там уж шахская дочь с Рухафзай и Лала-Салехом его ожидают – он ведь срок назначил, и тот срок к концу подходил. Приблизился к ним Самак, поклонился и сказал:

– О царевна, искал я Хоршид-шаха по всему городу, по всем тем местам, что в памяти держу, – нет нигде.

А шахская дочь истомилась по Хоршид-шаху. Пригорюнилась она и спросила:

– Братец, куда же он скрылся?

Стали они про это беседу вести, как вдруг появился Махруйе, кладбищенский вор.

– О царевна, – говорит он, – собирай всю еду, какая найдется, мне ведь на четыреста человек надо!

А царевна приготовила четыреста манов хлеба, четырнадцать жареных баранов да манов сто халвы. Она велела Лала-Салеху притащить все в сад, Махруйе и еще несколько человек забрали еду и унесли в то подземелье. Махпари пообещала:

– О Махруйе, я каждый вечер буду тебе столько готовить, а ты им носи, пока не придет время оттуда выходить.

Так сидел Самак, с царевной беседовал, а потом вдруг поднялся и сказал:

– О царевна, пришло мне на ум еще одно местечко, надо туда наведаться.

С этими словами вышел он из сада и направился к дому Зейда.

– Скорей, отец, отопри! – закричал он. Вышел Зейд, открыл дверь, глядит – а это Самак. Обрадовался Зейд, поздоровался с ним, обнял, говорит:

– О богатырь, как же ты цел остался? Мне ведь Шогаль все о тебе рассказал, очень я жалел тебя. Благодарение богу, что ты жив-здоров.

Поблагодарил его Самак на добром слове и спрашивает:

– О Зейд, Шогаль-силач и Хоршид-шах с Фаррох-рузом тут?

– Вчера тут были, богатырь, а утром ушли. Все втроем явились, просили для троих доспехи и лошадей, я им все тотчас собрал, вот они и ушли вместе с войском. Ты душу-то успокой, они целы-невредимы. В поход с войском пошли.

Вернулся Самак и все это царевне пересказал. А девушку совсем смутила любовь к Хоршид-шаху. Как повеяло на нее ветром разлуки, она и вовсе обезумела и воскликнула: