– Ведро есть ведро, – значительно сказал отец Сергий, на всякий случай определяя свою позицию.

– Конечно, ведро есть ведро, – быстро подхватил я, – но в том-то и дело, что никто из нас не знает, что это такое на самом деле…

Вятичи совершенно обалдели. Я вконец заморочил им голову этим ведром.

– Мы получаем лишь представление о ведре, зависящее от нашей точки зрения. И так во всем. Измените точку зрения, и одна и та же вещь изменит форму, оставаясь по-прежнему непознанной вещью в себе…

Из меня лезли какие-то обрывки вузовского курса философии. Что-то из Канта, кажется. Причем измененного до неузнаваемости.

Отец Сергий наконец понял, куда я гну:

– Господь учит нас о единстве формы и содержания.

– Пусть учит, – согласился я.

– Что значит – пусть? – раздраженно сказал Зубов. – Он учит! И не нуждается в вашем согласии.

– Я хочу сказать, что Россия…

– Не трогайте Россию! – истерически вскричал Зубов.

– …Россия с запада и юга выглядит неодинаково, – закончил я. Я чуть было не сказал «изнутри».

Вятичи сидели подавленные, тихие, потерянные. Обманутый маленький народ.

Патриарх встал с кресла, сделал шаг ко мне и неожиданно положил ладонь на мой лоб. Я думал, что он меряет температуру. Но Зубов вдруг громко сказал:

– Объявляю подданным Бризании! – и тихо добавил только для меня: – Чтобы Россия у вас не двоилась, голубчик!

Потом он меня перекрестил и сунул полусогнутыми пальцами мне по губам. Достаточно больно. Со стороны это выглядело как поцелуй руки Отца.

Покончив со мной, патриарх проделал ту жу процедуру с моими попутчиками. Огонь костра освещал их искаженные лица. Они были похожи на мучеников инквизиции.

Таким элементарным путем Отец Сергий привел в порядок нашу точку зрения.

– Молебен окончен! – объявил патриарх и зашагал к дому.

Вятичи зажгли от костра факелы и небольшими группами разошлись кто куда. В самой многочисленной и оживленной группе была наша Кэт. Скоро тут и там на полянах вспыхнули небольшие костры. Молодежь стала веселиться.

– Что будем делать? – спросил генерал.

– Спать, – предложил Лисоцкий. – У меня голова раскалывается.

– Пошли искать гостиницу, – сказал Черемухин.

– Мы уже не гости, – сказал я. – Мы свои. Нам нужно строить дом.

Генерал опять выругался. А потом пошел в сторону избы Отца Сергия. Лисоцкий с Черемухиным потянулись за ним. Я сказал, что погуляю немного, подышу свежим воздухом.

Я ходил по ночным джунглям, неслышно приближаясь к полянам. Высоко горели костры. Юноши и девушки сидели вокруг них, обнявшись и мерно раскачиваясь. Широкие плоские листья каких-то растений нависали над кострами и дрожали в потоках горячего воздуха. Искры взлетали столбом в ночное небо Бризании. Вятичи раскачивались в такт стихам. У одного из костров молодой человек, прикрыв глаза, читал:

Грустно мне стало от этих песен без музыки, от этого потерянного племени, от этой непролазной глухой ночи. И я пошел спать.

Патриарх разместил нас у себя в избе. Когда я пришел, генерал уже похрапывал, а Лисоцкий нервно ворочался с боку на бок на подстилке из лиан. Я лег рядом с Черемухиным и спросил, какие новости.

– Завтра уезжаем, – сказал Черемухин.

– Билеты заказали? – спросил я.

– Петя, я вот никак не пойму – дурак ты или только притворяешься? – прошептал Черемухин мне в ухо.

– Какие могут быть сомнения? – спросил я. – Конечно, дурак. Мне так удобнее.

– Ну и черт с тобой! Мог бы вникнуть в серьезность положения, – сказал Черемухин и отвернулся от меня.

Перед сном я попытался вникнуть в серьезность положения, но у меня ничего не вышло. Я устал и уснул.

Проснулся я ночью от непривычного ощущения, что кто-то стоит у меня на груди. Я открыл глаза и увидел следующее. Отец Сергий в своей рясе поспешно снимал с полки иконы. Генерал стоял рядом и светил ему свечкой. Возле меня на спине лежали испуганные Лисоцкий с Черемухиным, держа на груди по тому Пушкина. Такой же том лежал на мне. Это было то самое собрание сочинений, которое мы привезли из миража.

Том генерала валялся на его подстилке.

– Бог с вами, – говорил Отец, заворачивая иконы в холщовую ткань. – Оставайтесь! Только не выпускайте молитвенники из рук. Иначе будет худо.

За окнами избы слышались приглушенные крики.

В избу вбежал курносый президент, который встречал нас на аэродроме, и воскликнул:

– Отец! Они прорвались!

– Иду, иду! – отозвался патриарх, упаковывая иконы в старинный кожаный чемодан.

– Что будем делать с англичанкой? – спросил президент. В это время в сенях послышались возня, потом звук, похожий на звук пощечины, и крик: