– Съел? – воскликнул Комаровский.

– Печать?! – прошептал пораженный Мухин.

– Да, печать. Резиночка одна была, отклеилась от ручки, вот и случилось… С колбасой… Закрутился с делами и…

Мухин строчил в блокноте, а Комаровский глядел на Ручьева с таким восхищением, будто тот был любимым человеком и совершил что-то особенное: осуществил управляемую реакцию термоядерного синтеза или нашел средство от раковых заболеваний.

– И вы ее съели?… Милый, да это же необыкновенно! Это блеск! Вы не просто талант, вы – гений всех времен и народов!… Ну-у, Муха, теперь мы им фитиль вставим, теперь покажем… А то – областная газета, фыркают, считают школярами: «Поваритесь в районном котле, хватите окопной правды, вот тогда будете газетчиками». А мы давно газетчики, мы родились ими, да, Муха? Вот дадим гвоздевой материал в районке, и пусть центральная перепечатает – покусают они локти, а! Звать станут в областную – не пойдем… Так, говорите, съели? Чудесно! Вы просто молодчина, Ручьев, вы умница! Пожалуйста, поподробней, я запищу.

Ручьев не разделял такого воодушевления, но, возможно, у них, газетчиков, это профессиональное, радуются свежему материалу, необычной ситуации, предвидят праведный гнев читателей. И он объяснил:

– Да закрутили меня звонками, бумагами, производство встало, рабочие без денег… Вы уж дайте в нынешний номер.

– Дадим, дадим, – откликнулся Мухин, не переставая строчить. – Так все, говорите, встало?… Прекрасно, великолепно!

Ручьев удивленно поднял плечи, а Комаровский рассердился на Мухина:

– Ты не строчи, а бери фотокамеру и сделай парочку снимков. Дадим с его портретом. Мой текст, твой снимок.

– Ну нет! Материал не ты нашел, пишем вместе.

– Привет! А кто тебя позвал из комнаты, не я?

– Ну и что? Ручьев-то сам пришел, не ты же его привел.

– Перестаньте! – страдальчески попросил Ручьев. – Не в этом же дело. Вы дайте объявление, и все.

Газетчики переглянулись и отрицательно замотали нестрижеными, косматыми головами.

– Объявление давать нельзя, – сказал Комаровский.

– Ни в коем случае! – поддержал Мухин.

– Такая благодатная тема, такой сюжет! Мы напишем фельетон, это прозвучит обобщающе, сильно, мы ударим по бюрократизму… Нет, объявление никак нельзя.

– Правильно, Комар. В десять строк выложить такую тему. Ни в коем случае! Нет и нет! Это же гвоздевой материал, это… – Он щелкнул пальцами, причмокнул.

Ручьев рассердился:

– Материал? Там же все встало, нам работать надо, жить.

– Ничего, пару дней подождете, – сказал Комаровский.

– Нет, давайте сейчас. Я требую!

– Требуете? На каком основании? Мы же не знаем, съели вы ее или нет – документ нужен.

– Какой документ, когда я сам ее съел, сам! – Ручьев показал синий еще язык.

– О, вот это деталь! – Газетчики опять схватились за блокноты.

– Мы напишем фельетон, – пообещал Мухин, – мы развенчаем прежде всего Башмакова и башма-ковщину.„

– Пишите хоть десять, но дайте сейчас объявление! – взмолился Ручьев, вставая. – Нам же нельзя без печати, все встало, свадьба у Чайкина с Ниной может не состояться…

Газетчики опять застрочили.

– Даже свадьба! Отличный штрих, спасибо, Ручьев. Такой фельетончик испечем, пальчики оближете!

– Да, да. А объявление не дадим. Не можем. Не имеем права без документа.

– Где же я его возьму?

– Не знаем, это не наше дело.

В редакционную комнату вплыла распаренная, мокрая Смолькова, но едва увидела Ручьева, воспрянула:

– Во-от вы где! Ну нет, от меня не скроетесь… Уфф! – Она плюхнулась на диван, достала из сумочки платок и принялась вытирать лицо и грудь в широком вырезе платья.

Газетчики переключились на нее.

– Директор восьмилетней школы, если не ошибаюсь? – спросил Мухин. – Очень интересно.

– – Уфф, вам бы такой интерес… Сил нет, с утра бегаю…

– Не слушайте ее, по своей глупости бегает, – решил отбиться Ручьев.

– Я – по глупости?! – Смолькова с неожиданной резвостью вскочила. – Это вы натворили черт знает что, а я со своими школьниками честно выполняла план…

– Товарищи, дадите объявление или нет?

– Какой план?

– По металлолому. И мы не виноваты, что их ржавые мясорубки лежали среди негодных железок.

– И вы сдали мясорубки в металлолом?! – возликовали газетчики.

– Сдали. С электромоторами.

– Ну, Муха, бесподобно! Итак, намечаем канву: колбаса жесткая, директор молодой, печать съедена, производство встало, люди растерянны, свадьба расстраивается, оборудование везут в металлолом, жизнь замирает, история прекратила течение свое.

– Какие же вы бесстыжие! – Ручьев перебросил пиджак на другую руку и кинулся вон.

– Куда же вы, товарищ Ручьев? – спохватилась Смолькова. – Не могу же я за вами бегать. – Она обернулась к газетчикам, заглядывая искательно в глаза то одному, то другому: – Помогите же, товарищи! У меня же школьники, я не могу… Товарищ Мухин! Товарищ Комаровский!…