Мытарин ударил ногой по кикстартеру, мотоцикл рассыпал звонкую пулеметную дробь, окутался дымом – богатая рабочая смесь или масла в бензин добавил много, отметил Сеня, хорошо бы посмотреть.

– Садись, подвезу. – Мытарин перекинул ногу через сиденье.

Сеня взобрался за широкую спину Мытарина, вцепился ему в бока и тут же почувствовал, что летит. Мытарин любил быструю езду.

Дома и зеленые палисадники перед домами слились в сплошную цветистую стену, мотоцикл в минуту выскочил на другой конец райцентра, к берегу волжского залива, и Сеня зажмурился от сладкого ужаса, когда Мытарин, разворачиваясь к дому народного суда, не погасил скорость и почти положил набок летящий мотоцикл.

– Ух, здорово! – прошептал Сеня, когда мотоцикл встал у казенного крыльца.

– Еще прокатить? – спросил Мытарин.

– Можно. – Сеня блаженно улыбался. – Только сперва надо жалобу судье отдать. Может, вы отдадите, Степан Яковлевич, я это самое… боюсь их.

– Я тоже, – сказал Мытарин и засмеялся: судьей работала его жена Екатерина Алексеевна. – Пойдем вместе, вдвоем не сробеем.

Сеня слез с мотоцикла и мигом достал из-за пазухи бумагу.

Он был рад, что Мытарин пойдет с ним: и жалобу, глядишь, отдаст сам и с судьей потолкует по-свойски.

Они вошли в длинное помещение суда, пересекли зал заседаний с пустыми стульями и остановились у кабинета с табличкой: «Народный судья Е. А. Мытарина».

– Я лучше здесь постою в ожидании, – сказал Сеня. – Вот, возьмите.

– Что ж, рискну один. – Мытарин взял бумагу, отворил без стука дверь и тут же захлопнул: – Занята. Старушка у нее какая-то, подождем немного.

Они сели рядком на стулья в зале заседаний, и Мытарин развернул Сенину грамотку.

– Здоровенная петиция. Сам писал?

– Не-е, бабы диктовали. Анька Ветрова, Клавка Маёшкина и моя Феня маленько.

– Понятно, – Мытарин с улыбкой стал читать.

– Кота жалко, – сказал Сеня. – Красивый кот, Адамом зовут, молодой еще, сильный. А Титков – пенсионер, грамотный человек, а в поведении разговора отсталый, с бабами поругался. Те кричат: «Выдай нам Адама, паразит!» А он – ни в какую. Пошли,, говорит, вы знаете куда, гражданки… Это Титков им. Ну, они еще психичнее взъярились. А сердитые бабы, даже если они ученые женщины, пощады ведь не знают, особенно Анька Ветрова. Он, кричит, у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы сожрал, Адам-то твой распрекрасный, меня, кричит, за недостачу судить могут. Да и Маёшкина Клавдия психически осердилась: я, говорит, за флягу сливок платить не буду, в ней, говорит, тридцать два килограмма чистого весу нетто. И еще кое-что кричала безо всякой цензурности. А Титков хоть и отсталый пенсионер, а своего кота в обиду не дал. Поймайте, говорит. А разве его поймаешь. Резвый котище, здоровый, устойчивой разумности. Перед пасхой наша кошка четверых принесла. Феня моя поглядела и только руками развела: все в него, в зверюгу. Рассердилась и троих сразу утопила в заливе без соображения санитарности.

– А одного все же оставила?

– Одного оставила. На племя, чтобы производить их дальнейшее потомство. Бабы, они цену котам знают.

– Вот вырастет, начнет блудить, на вас же с Феней станут жаловаться.

– Такой не вырастет – воспитаем в правильности поведения жизни. Отца-то не воспитывали, когда котенком был, вот он и озорует без понятия порядочности. А еще Адам, имя первого антиисторического человека носит! В хозяина пошел, видно. Титков-то агентом был по натуральным налогам с граждан, а отменили налоги – куда его? Баней потом заведовал, дровяным складом райтопа. И там он тоже царил без всякого контроля, Титков-то. Сколько уж годов на пенсии, а по привычке ни с кем не считается. Две козы держит, сам их доит и молоко на базаре продает, опять же Адама распустил до невозможности поведения. Вчера моя Феня пошла к колонке за водой, увидала его – несет цыпленка детского возраста, тот крылышками хлопает, кричит, как новорожденный человеческий ребенок…

– М-да, сложное дело. – Мытарин прочитал, свернул бумагу вчетверо. – Тут надо серьезно разобраться.

– Вот и я так полагаю. Бабы говорят по легкомысленности, убей. А как убьешь без всякого права, без народного суда по закону. Это ведь не человек, разумного понимания у него нет. Вот бабы меня и командировали в такой намеренности. Раз, говорят, ты жалостливый и кота убить не решаешься, судись с ним, как положено. А при чем тут жалость или безжалостность, не в этом же вопрос рассмотрения причинности.

Сеня глядел на Мытарина голубенькими глазками, не мигая, с бесконечной доверчивостью. Белые волосики, обрамлявшие полукругом его большую плешивую голову, были младенчески тонкими, легкими, похожими на вытертый мех, голая грудь шелушилась, как от загара, от болезни кожи.

– Значит, без суда не обойтись? – спросил Мытарин.

– Не знаю. – Сеня загрустил. – Ведь дело законной судебности против кота не начнут? Не начнут. А поймать его Титков нам разрешал. Значит, отвечать некому. А как же цыплята, утята? А бабам что сказать?… Любые события и действия связаны с другими событиями и действиями, они имеют причины и следствия всемирной связи событий. Так ведь?

– Ты ему хвост отруби, – посоветовал Мытарин.

– Жалко. Красивый уж больно, зверюга, смелый в поступках совершения действий. Лучше убить, чем портить такую красоту. Но убить рука не подымается, разум протест заявляет, вот и буксую на одном месте бездействия. Выручайте, Степан Яковлевич!

– Попытаюсь. Но на фермах чтобы порядок был идеальный, чтобы все механизмы работали лучше тебя самого. Не подведешь, механик?

– Не подведу, Степан Яковлевич, ей-богу, не подведу!

Когда из кабинета судьи вышла улыбающаяся старушонка, – должно быть, радовалась благополучному исходу своего дела, – Мытарин оставил у двери Сеню и передал жалобу судье.