Пасхин, выходя последним, малость подзадержался в тесной Ахметовой прихожке.

– Ну че, Зяныч, давай, что ли. Теперь ты к нам заходи, как рядом будешь. Коньяков, конечно, не обещаю, но примем как положено.

– Лады, Денис. Хорошо, что так получилось – хоть посидел с людьми нормальными. А то тут, в этом бля гадюшнике, не с кем словом-то перекинуться – одна пьянь да старичье.

– Ну и че ты тут сидишь? Давай к нам! – снова завелся Пасха.

– Нет, Денька. Я как Коню тогда ответил, так и не переобулся еще. И вот, кстати. Денисыч, я в натуре прошу тебя – ты меня сапером не объявляй. Конь же, сам знаешь, начальник по жизни – привык командовать, я ему откажу, а он меня велит под стволом привести. А с ней, – Ахмет ткнул пальцем в сторону комнаты, – что будет? Коню-то на нее похуй, а у нее кроме меня нет никого.

– Ладно, понял тебя. Сам не доложу, но вот за пацанов – не ручаюсь.

– Ну ты поговори там с ними, ладно?

– Ладно. Ну, будь.

– Давай, удач тебе.

Задвинув засов, Ахмет хотел было разложить базар по полочкам, пока свежо, но выпитое давало себя знать – мысли путались и растекались, как холодец на горячей тарелке. Пришлось решить, что утро вечера мудренее, и отправиться спать. Всю ночь ему снились мины – здоровенные трубы стошестидесятых, компактные болотные тушки семьдесят вторых, чугунные стопочки троечек, спутниковые тарелки старших МОНок.

На следующее утро ударил мороз – оставшись без сметенного взрывами градусника, Ахмет примерно определил температуру как “здорово больше тридцахи”, и на промысел не ходил. Несколько дней прошло в покое – неспешном ковырянии по хозяйству, мелких товарообменах да перечитывании всякой хрени. Мороз все не спадал, практически полностью парализовав хозяйственную жизнь Тридцатки – жители, замотавшись всем, что мотается, выползали только на водопой. Покой нарушил вояка из администрации, с белым кончиком носа и запиской для Ахметзянова: “Зайди сегодня в любое время. Есть разговор. Будет лучше если выйдешь сразу, как получишь данное… (далее следовало перечеркнутое “р”, так и не ставшее “распоряжением”)…приглашение. п-к Конев”…Ну Пасхин, ведь просил же, как человека – по инерции расстроился Ахмет, но мины не выходили у него из головы не только ночами. Быстро собрался, поторопил блаженствующего на кухне с кружкой чая посыльного и отправился к полковнику Коневу.

Пентагон встретил Ахмета нехарактерной для нового стиля жизни суетой. Несмотря на мороз, сковавший город, по просторному холлу бывшего стройтреста сновал народ. Посыльный, убедившись, что доставленный знает дорогу к руководству, тут же растворился в суете. На втором было поспокойнее – там жили бессемейные бойцы и располагались хозслужбы. Третий встречал посетителей брутального вида железной дверью, из щели которой сурово требовали остановиться между этажами и доложить цель визита. Миновав эту сурьезную дверь, посетитель оказывался в клетке из арматуры, затянутой мелкой проволочной сеткой, за которой желтели пахучие смолистые доски. На уровне пояса с лязгом падала заслонка окошка, в которое тот же голос предложил подать “стволом к себе” имеющееся оружие и сохранить клочок бумаги с кое-как накарябанным “двуст. верт. раск. прик”. Уточнять, что это ИЖ-27 и на прикладе просто царапина, не стал: коридоры власти все ж, хоть и грязноватые.

Скрипя унтами по тихому нетопленому коридору, Ахмет пытался вычислить, как же используются оставшиеся пять этажей, но до самого Коневского кабинета составить сколько-нибудь осмысленной гипотезы не сумел.

– Здорово, мужики. – вежливо поприветствовал сидящих в предбаннике. – К Коневу кто крайний?

– Ты с каким вопросом? – со слишком деловым, как показалось Ахмету, видом спросил спортивного вида мужик, сидящий на подоконнике с сигаретой и парящей кружкой.

Ахмет, бросив на него тупой взгляд, зашарил по карманам, растягивая паузу далеко за пределы приличия. Мужик напрягся – видимо, он тут кем-то был. Ахмет достал трубку, кисет, пододвинул стул, издевательски обстоятельно уселся. Начав набивать, вернул мужику его борзовато заданный вопрос, на полуфразе подняв взгляд и жестко уперся в глаза нахала:

– С какой целью интересуетесь?

Мужик осознал, что малехо сгрубил незнакомому человеку. Но съехать не захотел – видимо, среди наблюдающих за развитием ситуации были те, съезжать перед кем ему было в падлу.

– Если спрашивают, значит надо. Так с какой целью ВЫ прибыли?

– Ну, раз надо. Тады так: Мы прибыли с целью беседы с исполняющим обязанности главы администрации полковником Коневым Н.С.

Мужика взъебло. Ахмет отметил, что он уже заставляет себя оставаться на подоконнике. …Ну, слезь еще давай, жердь ебучая…

– Так ВЫ по личному вопросу, или…?

…Ага, сучонок, сломался, выделил смазку-то. Ладно, залупаться сверх меры не будем; нам, похоже, скоро служить вместе…

– Личному – буркнул в сторону Ахмет.

Мужик облегченно отъебался, изобразив повышенное внимание к разговору за столом. Подождать пришлось изрядно, к Коневу постоянно вламывались со срочняками. Наконец, он сам вышел из кабинета – видимо, обедать. Очередники тут же увязались за ним, пытаясь на бегу что-то втолковать или, может, что-то выпросить. Ахметзянов решил остаться и еще подождать – бегать за Конем по коридорам Пентагона вламывало. Который уже раз за сегодня набил сочащуюся горечью трубку, выкурил, прошелся по коридору, попытался проковырять дырку в толстой наледи на оконном стекле – бесполезно, льда на палец. …Темнеет уже. Бля, целый день тут просидел. У-у, падишах хренов. “Разговор есть”, “Выдвигаться незамедлительно”, – беззлобно ругался Ахмет, ковыряя замерзшее стекло. Он не был особенно удивлен или раздосадован – с любым начальством всегда так.

– Ты Акмезянов? – в двери торчала вопросительно приоткрывшая рот голова.

– Ну.

– Давай за мной, Сам зовет.

Прошли в конец коридора, где посыльный постучал в ничем не отличающуюся от других дверь, и сдал Ахмета на руки открывшему. Ахмет удивленно огляделся – комната была пуста, только стул у окна и пепельница на подоконнике.

– Че встал? Вон, подымайся. – Вояка ткнул стволом огрызка [40] за спину Ахмета.

Обернулся – точно, у двери лестница. Ведет в открытый люк на потолке… Ну, сейчас узнаем, нахера им верхние этажи. О, понятно. По крайней мере, про четвертый. – Не успел еще Ахмет преодолеть и половины лестницы, как откуда-то словно издалека, приглушенные стенами, до него донеслись характерные вопли. – Тут у них информацией занимаются. Вон, смотри-ка, на тапе, что ль, кого-то исповедуют [41] .