Я не вмешивался. Это их личное дело. Выяснение отношений между двумя джентльменами.

Я отвернулся и еще раз посмотрел на моего покойного друга. Он лежал в ящике с закрытыми глазами… Бедняга Хопкинс… Какое у него мирное, спокойное лицо…

– Что это?

Я отчетливо увидел, как дрогнула мышца на его лице.

Возле носа.

Матерь божья! Мы ведь… мы ведь не проверили – жив ли он?

– Прекратите! – крикнул я дерущимся и с чувством пнул Альфонса, который как раз схватил Турка за уши и колотил его головой об пол.

– Ребята! По-моему, Чурбан пошевелился. Надо проверить… может, он еще жив…

– Ты пульс у него не проверял? – спросил Альфонс у Турка.

– Нет, я думал… – пропыхтел тот.

Мы кинулись к Хопкинсу и вытащили его из ящика. Альфонс приложил ухо к его груди. Мы, напряженно ожидая, стояли рядом.

– Ну?…

– Ничего не слышу… – Ухо от груди он, однако, не оторвал и после долгой паузы добавил: – Может быть… Иногда кажется, что немного стучит… И он не холодный… совсем не остыл…

Он вытащил из кармана плоскую фляжку и, разжав зубы, влил несколько капель рома в рот неподвижному Хопкинсу. Я начал растирать Чурбану грудь.

Если он был жив, то только благодаря тому, что рана оказалась очень тяжелой. Я не шучу. Так оно и есть. В Сингапуре один капитан полиции рассказывал мне, что при глубоком обмороке человек не так кровоточит, потому что кровообращение замедляется и свернувшаяся кровь успевает закрыть рану.

Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы услышали слабое сердцебиение.

– Нужен врач, – сказал Турок. – И хороший врач.

Мы уложили Хопкинса на кучу пустых мешков и побежали за врачом…

Постоянные компаньоны Альфонса терпеливо дожидались нас на причале.

– Можете идти, – сказал Альфонс – Мы сами сделаем все, что нужно.

В оранском порту у нас был свой врач – Федор Квастич, служивший когда-то на русском крейсере «Кронштадт». После революции судьба занесла его в Оран.

Дела у него и с самого начала шли не бог весть как, а потом из-за вина и карт совсем покатились под горку. Пришлось даже за что-то отсидеть год в тюрьме.

Отбыв срок, Квастич осел в порту в качестве врача и мор-финиста. Тут живут не бюрократы. Не диплом важен, а умение. А Квастич умел многое! В первую очередь – молчать. Он хорошо знал, что такое врачебная тайна. Если он извлекал из кого-нибудь револьверную пулю, то это не значило, что на следующий день в газетах появится полицейское коммюнике, а если констатировал смерть, то не морочил голову, выясняя, где пациент обрел вечный покой.

Это и называется врачебной тайной.

Квастич много читал, много пил, а в виде побочного занятия играл на фортепьяно в кабаре «Рогатая Кошка». Между прочим, играл первоклассно. Крупные, веснушчатые, белые руки этого опухшего от спирта толстяка так и летали по клавишам.

Мы мчались вовсю – благо «Рогатая Кошка» была в одном из соседних переулков.

– А где Турецкий Султан? – спросил вдруг Альфонс. Турок снова исчез!

Ну и ну!..

– Вот уж точно, что на воре шапка горит! – воскликнул Альфонс.

– То, что на воре, полбеды – мы и сами не святые. Только он за сегодняшний день уже второй раз нас обманывает…

– Сволочь! Я его таки задушу!

– Сейчас надо прежде всего найти Квастича.

Доктор как раз играл на фортепьяно. Глаза его мягко поблескивали из-под густых бровей. Увидев нас, он опустил крышку инструмента, взял шляпу и сказал хозяину:

– Меня вызывают к больному… Прошу прощения.

С этими словами он вышел. Вот какой это был человек.

– Нож? – спросил у нас Квастич.

– Нет.

– Пуля?

– В затылок.

– Тогда ему конец.

Мы почти бежали по пустынной улице.

– А где ваш чемоданчик? – спросил я.

– У Орлова.

– Зайдем возьмем.

– Двести франков.

– Что-нибудь придумаем.

Орлов было прозвище одного типа, скупавшего краденое и бравшего вещи в залог. И надо же, чтобы чемоданчик Квастича оказался именно у него.

Мы постучали к Орлову. Сгорбленный, с седой бородкой ростовщик жил один в небольшом одноэтажном домике.

– Нам нужен чемоданчик доктора Квастича.

– Двести франков.

– Сейчас у нас нет.

– Очень жаль.

– А может, все-таки…

В его руке появился револьвер.

– Сволочь ты, Орлов! – сказал я.

– А что поделаешь? Я только потому и взял его в залог, что всегда найдется какой-нибудь умирающий, ради которого его выкупят. Тут не благотворительное учреждение. Если я раз отдам его даром, тогда прощай мои двести франков.