– Следователю, - мрачно подсказал он.

– Следователь вчера сравнил тебя с Колумбом.

– Оригинально… Это что же, общественное мнение?

– А ты, значит, уже выше общества?
– задохнувшись от злости, спросил я. Робости моей как не бывало.
– А для кого, позволь узнать, ты натыкал кругом все эти памятники? Не для общества? Кому ты доказываешь, что не ценили тебя, не разглядели? Кому?

– Себе!
– огрызнулся он.

– Врешь, - спокойно сказал я.
– Врешь нагло. Если в один прекрасный день люди перестанут замечать твои статуи, тебе конец!

Левушка молчал. Кажется, я попал в точку. Теперь нужно было развивать успех.

– Лева, - с наивозможнейшей теплотой в голосе начал я.
– Прости меня, но все это - такое ребячество!… Да поставь ты себе хоть тысячу монументов - все равно они будут недействительны! Да-да, недействительны! Монументы ни за что!… И неужели эти вот самоделки… - Я повернулся к Левушке спиной и широким жестом обвел уставленную изваяниями улицу, - неужели они дороже тебе - пусть одного, но, черт возьми, настоящего памятника!… За выдающееся открытие от благодарного человечества!

Левушка молчал, и я продолжал, не оборачиваясь:

– Ну хорошо. Допустим, ты в обиде на общество. Кто-то тебя не понял, кто-то оборвал, кто-то пренебрег тобой… Но мне-то, мне! Лучшему своему другу - мог бы, я думаю, рассказать, как ты это делаешь!…

Я обернулся. Передо мной стояла мраморная Левушкина статуя и показывала мне кукиш.

– Черт бы драл этого дурака!
– в сердцах сказал я, захлопнув за собой входную дверь.

– Ты о ком?
– поинтересовалась из кухни жена, гремя посудой.

– Да о Недоногове, о ком же еще!…

Посуда перестала греметь.

– Знаешь что!
– возмущенно сказала жена, появляясь на пороге.
– Ты сначала сам добейся такого положения! Только ругаться и можешь!

Вот уж с этой стороны я удара никак не ожидал.

– Оля!
– сказал я.
– Оленька, опомнись, что с тобой! Какое положение? О каком положении ты говоришь?

– А такое!
– отрубила она.
– Сорок лет, а ты все мальчик на побегушках!

Нервы мои были расстроены, перед глазами еще маячил мраморный Левушкин кукиш, тем не менее я нашел в себе силы сдержаться.

– По-моему, речь идет о Недоногове, а не обо мне! Так какое у него положение? В бегах человек!

– Он-то в бегах, - возразила жена, - а Татьяне вчера профессор звонил. Член-корреспондент из Новосибирска.

– Да знаю я этого профессора, - не выдержав, перебил я.
– Не раз с ним беседовал…

– Молчи уж - беседовал!… И профессор интересовался, не собирается ли недоноговская Машка подавать заявление в Новосибирский университет. Ты понимаешь?

– Ах, во-от оно что… - сообразил я.
– Значит, он думает, что это передается по наследству? Молодец профессор…

– Профессор-то молодец, а Мишка через три года школу кончит.

– Что тебе от меня надо?
– прямо спросил я.

– Ничего мне от тебя не надо! Пей свое пиво, расписывай свои пульки… А где банка?

– Разбил.

– Наконец-то.

– О ч-черт!
– Я уже не мог и не хотел сдерживаться.
– Что ты мне тычешь в глаза своим Недоноговым! Какого положения он достиг?

– Не ори на меня!
– закричала она.
– Просто так человеку памятник не поставят!

– Оля!
– в страхе сказал я.
– Господь с тобой, кто ему что поставил? Он сам себе памятники ставит!

– Слушай, не будь наивным!
– с невыносимым презрением проговорила моя Оленька.

Черт возьми, что она хотела этим сказать? Что великие люди сами отливают себе памятники? В переносном смысле, конечно, да, но… Не понимаю…

Я расхаживаю по пустой квартире и никак не могу успокоиться. Нет, вряд ли следователь додумался до Колумба сам. Это его кто-то из ученых настроил…

Левушке не в чем меня упрекнуть. Я молчал о кирпичной статуе, пока он не сотворил при свидетелях вторую - ту, что сидит в отделе. Я выгораживал его перед капитаном и перед Татьяной. Я ни слова не сказал Моторыгину и вообще до сих пор скрываю, дурак, позорные обстоятельства, при которых Левушка овладел телепортацией.

Поймите, я не к тому, что Левушка - неблагодарная скотина (хотя, конечно, он скотина!), я просто не имею больше права молчать, пусть даже на меня потом повесят всех собак, обвинят в черной зависти и еще бог знает в чем…

Со двора через форточку доносятся возбужденные детские голоса. Это у них такая новая игра - бегают по двору, хлопают друг друга по спине и кричат: "Бах! Памятник!" И по правилам игры тот, кого хлопнули, должен немедленно замереть.

Хотим мы этого или не хотим, но Левушка сделался как бы маркой нашего города. Возникло нечто, отличающее нас от других городов.