— Ну и как он реагирует на твою методику? — спросила я, так как меня всерьез заинтересовали ее педагогические навыки.

— Да никак. После уже никак не реагирует. Лежит себе тихо и молчит. Потом очухается, когда я на него водой из-под крана полью, и извинения просит. Или не спит до утра, а уже утром просит.

— А почему до утра не спит? Думает?

— Подозреваю, что он просто боится, что я наброшусь на него, беззащитного, и окончательно добью.

— Ужасно. А сдачи он тебе не дает? Ну, он никогда не пытался схватить тебя за горло и придушить или утопить?

— Нет, не замечала. Может быть, ты и права. Может, он замыслил убийство и теперь обдумывает детали? Рыщем в поисках преступления по городу и даже за город выбрались, а здесь, можно сказать, под самым носом зреет преступление. И ходить никуда не надо. Слушай, пообещай мне в том случае, если со мной произойдет несчастный случай с летальным исходом, ты позаботишься о том, чтоб найти истинного виновника.

— Ты окончательно спятила. Зачем кому-то, кроме Степанова, тебя убивать? Если ты имеешь в виду своего мужа, то он просто может развестись с тобой, а не убивать. Зачем ему такие крайности?

Мое предположение ее успокоило, но, как выяснилось, ненадолго, потому что она после минутного размышления заявила:

— Но я же не соглашусь с ним развестись, и тогда ему придется меня прикончить, — с удовлетворением в голосе закончила она.

Меня уже утомили супружеские страсти, и потом я никак не могла понять, с какой силой надо наносить удар сковородой. Поэтому Наташкин метод не мог быть использован мной на практике и, значит, не представлял для меня ценности. Откуда мне знать, вдруг я стукну, а он, вместо того чтобы спокойно лежать на мягком ковре, успокоится совсем и навсегда. Это если я его крепко стукну, а если слабо, то он полезет сам драться. Что же мне, целую ночь воевать с кавалером на сковородках? Этак никаких сковородок не напасешься.

Я поспешно изгнала из головы дальнейшие мысли о сковородах и, вернувшись к нашим насущным вопросам, сказала:

— Ты будешь рада услышать, что телефон Амелин оставить не успел. Ты же любишь находить повод не скучать. Вот чудесный повод поволноваться.

— Чепуха, — одним словом отмела мои тревоги Наташа. — Возьмут крепыша, найдут книги. Даже лучше, что теперь все они в одном месте.

— Почему ты упорно не считаешься с возможностью того, что Амелин и его компания просто оставят книги себе?

— Потому что, — терпеливо принялась объяснять мне Наташа, — они уже подставили крепыша. Мы сами видели, как они подкинули его удостоверение, и, значит, его возьмут хотя бы для того, чтобы порасспросить хорошенько, а когда возьмут крепыша и книг у него не найдут, то все и вся перевернут вверх дном, чтобы их обнаружить. И, конечно, выйдут на тех четверых. Они это прекрасно понимают, и книги окажутся у крепыша. Не волнуйся из-за этого. Боюсь только, что крепыш ускользнет из рук милиции. Тогда уж тем четверым не жить. И мы будем обязаны спасти их.

От последних слов мне захотелось громко и тоскливо закричать, но я справилась с собой. Мои муки были прерваны телефонным звонком. Звонила моя мамочка. Она желала знать, где я пропадаю эти дни и что со мной случилось. Хотя мы провели последние дни очень активно, но я ежевечерне звонила ей с приемлемым отчетом, изготовленным специально для нее, но вот ее самой дома не бывало. Меня успокоила моя тетушка, сказав, что мама занялась поправкой своего здоровья, посещает с этой целью сеансы иглоукалывания и так увлеклась, что дозвониться до нее решительно невозможно. Первый же из этих сеансов пошел маме на пользу, о чем она гордо сообщила тете, и, почувствовав прилив новых сил, она быстро потратила их на дела, которые давно требовали ее внимания.

Разные там мастера, водопроводчики, выправление удостоверения жителя блокадного Ленинграда и прочие бытовые нужды, которые раньше откладывались до поры до времени. Теперь, обрадовавшись своему новому энергетическому заряду, мама переделала их все и, естественно, перетрудилась. После второго сеанса, который состоялся вчера, маму скрутил радикулит и по ноге иногда пробегала судорога. Судорогу, видимо, мамочке врач подложил для разнообразия, потому что раньше она так не страдала. И вот теперь она дозвонилась-таки до своей блудной дочери с материнскими требованиями внимания и заботы.

— Ты представляешь, — возбужденно повествовала моя любимая родительница, — я не в состоянии подмести пол, а еще с вечера замочила пододеяльник в «Доместосе» и боюсь, что не смогу его выполоскать, потому что врач запретил мне поднимать больше одного килограмма, а пододеяльник в воде стал весить значительно больше. Его надо прополоскать сегодня, иначе до завтра он в этом «Доместосе» просто растворится.

— Я использовала его один раз в жизни, и мне этого хватило. Он разъел мне руки не хуже кислоты, — подтвердила я ее опасения.