Сорвав записку, София опустила ее в почтовый ящик Альберто и вышла из подъезда.

Неужели этот негодяй опять уехал в Афины? Как он мог оставить ее одну со множеством неотвеченных вопросов?

Когда она во вторник, 14 июня, вернулась из школы, по саду бродил Гермес. София побежала к нему, и он высокими прыжками помчался ей навстречу. Девочка крепко обняла пса, словно это он призван был разрешить все загадки.

Она снова оставила маме записку, однако теперь, помимо всего прочего, сообщила в ней адрес Альберто.

Пока они шли по городу, София думала о завтрашнем дне, причем мысли ее вертелись не столько вокруг собственного дня рождения, который будет по-настоящему отмечаться только через десять дней, сколько вокруг Хильдиного. София была уверена, что в этот день произойдет нечто сверхъестественное. Во всяком случае, поздравительные открытки из Ливана должны прекратиться.

Миновав Стурторгет, они направились к старому городу через парк с качелями и другими детскими аттракционами. Перед одной из скамеек Гермес остановился, словно приглашая Софию сесть.

Она села и стала гладить золотистую собаку по загривку, одновременно глядя ей в глаза. И вдруг могучее тело Гермеса несколько раз дернулось. «Сейчас залает», — подумала София.

Челюсти у пса задрожали, но он не зарычал и не залаял, а, раскрыв пасть, сказал:

— Поздравляю с днем рождения, Хильда!

София окаменела. Неужели Гермес и вправду говорил с ней?

Нет, это ей померещилось, потому что она все время думала о Хильде. И все же в глубине души София была уверена, что пес действительно — глубоким, звучным басом — произнес эти слова.

В следующий миг все было как прежде. Гермес несколько раз пролаял — делая вид, будто и не разговаривал только что человеческим голосом, — и побежал дальше, к дому Альберто. Прежде чем войти в подъезд, София задрала голову к небу. Погода целый день стояла прекрасная, но теперь вдали громоздились тучи.

— Не вздумай отделаться от меня вежливыми фразами, — сказала София, когда Альберто открыл дверь. — Ты сам знаешь, какой ты набитый дурак.

— Что случилось, дитя мое?

— Майор научил Гермеса говорить!

— Ну да? Неужели дело зашло так далеко?

— Представь себе.

— И что он сказал?

— Угадай.

— Что-нибудь вроде «Поздравляю с днем рождения».

— Точно.

Альберто впустил Софию в квартиру. Сегодня он опять был в новом костюме — похожем на тот, который надевал в прошлый раз, только с меньшим количеством складок, ленточек и кружев.

— И еще одно, — сказала София.

— Что такое?

— Ты нашел записку в почтовом ящике?

— Ах, записку… я ее сразу выкинул.

— Он корчится от смеха, стоит ему только подумать про Беркли. Чем может этот философ вызывать столь бурную реакцию?

— Подожди немного, узнаешь.

— Но ты собираешься рассказать о нем сегодня?

— Сегодня.

Устроившись на диване, Альберто начал беседу:

— В прошлый твой приход я познакомил тебя с Декартом и Спинозой. Мы сошлись во мнении, что их объединяло одно важное качество: они были убежденными рационалистами.

— А рационалист верит в значение разума.

— Да, рационалист верит в разум как источник знания. Он утверждает, что человек обладает врожденными идеями, то есть идеями, которые возникли в его сознании раньше, чем он обрел какой-либо опыт. И чем яснее и четче такая идея или такое представление, тем скорее они соответствуют чему-то в действительности. Помнишь Декарта, у которого было отчетливое представление о «всесовершенном создании»? Из этого представления он делает вывод о существовании Бога.

— Я не отличаюсь большой забывчивостью.

— Подобное рационалистическое мировоззрение типично для философии XVII века. Впрочем, оно было распространено еще в средние века, да и Платон с Сократом придерживались его же. В XVIII веке, однако, его стали подвергать все более серьезной критике. Теперь многие философы отстаивали другую точку зрения: что, пока мы не получим каких-либо ощущений от органов чувств, в нашем сознании вообще не содержится никакой информации. Подобный взгляд носит название эмпиризма.

— Значит, сегодня ты собираешься рассказать о таких эмпириках?