Рита с сомнением смотрела на безликое серое здание. Какая-то политизированно-медицинская площадь – очень красные цветы на клумбах, красная кирпичная больница, суровый каменный Ленин в кепке с козырьком… Вот так ходить целый день под прицелом его взгляда?!

– А другая гостиница в центре есть? – спросила Рита с опаской. – Менее… как бы это сказать… современная?

– Ну, тогда тебе в «Дальний Восток» надо, – сказал Семеныч, – это отсюда два шага, по Карла Маркса. – Он отъехал от «Центральной» и снова обогнул площадь. – Гостиница старинная, еще до революции стояла, звалась тогда «Эльдорадо». Моя старуха в ней до пенсии работала, рассказывала, какие там потолки высокие да люстры кованые, старинные. Слава Богу, хватило ума не повыкидывать красоту. Правда, удобства там по большей части в коридоре, но тебе, может, повезет, если шоколадку дашь администратору.

Рита уже знала, что по-русски «администратор гостиницы» – то же самое, что портье. Но насчет шоколадки ничего не поняла.

– Что? – удивилась она.

– А что? – удивился и Семеныч. – Гляди, что проезжаем: Дом Коммуны, Центральный универмаг, кинотеатр «Совкино», ресторан «Уссури», кинотеатр «Гигант», почтамт, Дворец пионеров, Управление железной дороги, первая булочная, «Гастроном»… бывший магазин Кунста и Альберса. А вон и «Эльдорадо» твое, «Дальний Восток» то есть. Тут до всего рукой подать: в «Гастрономе» поесть можно купить, правда, там очереди. А где их нет? Да и зачем тебе магазин, в ресторане в случае чего поешь… Вон там, дальше, ТЮЗ, Научная библиотека, рыбный магазин, площадь Комсомольская, центральный парк, Амур, ниже, за утесом, стадион имени Ленина… Ох и большой!

– А где улица Запарина? – спросила Рита, шаря в сумке в поисках кошелька.

– Помнишь, проезжали кинотеатр «Гигант»? От него налево вниз, мимо радиокомитета пройдешь, ну и смотри на номера. Улица длинная, от Ленинской идет и аж до Серышева, где штаб округа.

– А номер 112 примерно где, не знаете?

– Знаю! – изумленно уставился на нее Семеныч. – Вокзальную перейдешь, а до Серышева не дойдешь. Аккурат возле 57-й школы этот дом стоит. А ты там к кому? Не к нам ли с Аграфеной моей в гости приехала?

– Ну и ну! – засмеялась Рита. – Вы в том доме живете? Вот так совпадение! Нет, я не к вам. А вы в какой квартире живете?

– В первой.

– Точно, не к вам. Я в четвертую. К Марине Ивановне Павловой.

– Ну и ну… – хмыкнул Семеныч.

Рита глянула на водителя повнимательней. Странная интонация.

– Вы друзья с Мариной Ивановной?

Семеныч вздохнул, снял кепку, зачем-то заглянул в нее и снова надел. Вынул из бардачка пачку папирос «Беломор». Такие папиросы Рита уже видела. Он не предложил закурить Рите. Вообще русские мужчины до сих пор верили, что женщины не курят. Французов-то уже давно отучили от таких предрассудков! Мужчина чиркнул спичкой (толщине русских спичек и количеству намазанной на них коричневой серы Рита поражалась не единожды!) и затянулся. Сквозняк, пахнущий солнцем и тополиным листом, немедленно выгнал едкий дым.

– Да как тебе сказать, – проговорил Семеныч. – Когда-то были друзья, потом… раздружились. А сейчас вот случайно соседями стали. Жена моя с Мариной Ивановной не знается – как рассорились еще в пятнадцатом году, так и не может с ней примириться. А я, честно говоря, Марине Ивановне по гроб жизни буду благодарен: ведь она меня с Аграфеной свела, кабы не Марина, мне б не то что на ней жениться – близко б не подойти. Тут вышло знаешь как? Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Рита задумчиво разглядывала чеканное морщинистое лицо, бывшее когда-то, очевидно, красивым и дерзким. У Семеныча были совершенно желтые глаза, как у дикого кота или ястреба.

Получается, его жена не может простить Марину за то, что она когда-то устроила этот брак? Ничего себе… И как же они прожили жизнь? Он ее любит, она его – нет, однако у них две дочери, уже взрослые, ведь Семеныч в таких годах…

– Скажите… – начала было Рита, да запнулась. – Извините, я вас по отчеству знаю, а по имени – нет.

– Макаром меня зовут. Макар Семенович Донцов.

– А меня – Рита Аксакова, – представилась она, подумав, что ни к чему этому простому человеку забивать голову сложностями ее биографии и двойной русско-французской фамилией.

– Ну, коли познакомились, поручкаемся, что ли, – предложил Макар Семенович.

Обменялись рукопожатием.

– Скажите, Макар Семенович, а что она вообще за человек, Марина Ивановна? Понимаете, у меня к ней поручение от ее давних знакомых, но меня предупредили, что человек она сложный…

– Сложный? – хмыкнул Донцов. – А где ты простых видала? К любому в душу заглянешь – и улыбнешься, и ужаснешься. Марину нашу Ивановну такие бесы в жизни гнули, что не приведи Господь. Металась от белого к черному и обратно. Подозреваю, много греха на душу взяла… Да что ж, я тут ей не судья, я ведь и сам убивал – сначала в Гражданскую, потом в Маньчжурии, когда с Японией воевали. Марина Ивановна и по сю пору считает, что жизнь с ней несправедливо обошлась. Она книжку пишет – воспоминания о своей жизни, хочет счеты со всеми свести, кого в своих бедах винит. Читает мне иногда: про Энск, да про Харбин, да про Питер… Я говорю: Марина Ивановна, ну чего ты буровишь, скажи на милость? Кто и когда такое напечатает? Да никто и никогда! И мало ли кто говорит про какую-то оттепель – не для России это, не может в ней ничего такого быть, иначе страна развалится. В России гайки нужно туго завертывать, иначе все вразнос пойдет. Слишком большой механизм, слишком широко маховик ходит! Понимаешь?

Рита не очень уверенно кивнула.

– А, женщинам не понять, – махнул рукой Донцов. – Марина Ивановна тоже не понимает. Пишет да и пишет… А что проку?

– Она одна живет? – осторожно спросила Рита.

– Почитай что одна. Сын у нее взрослый, так сбежал от нее в тайгу. Олкан, станция такая есть в Комсомольском районе. Там живет. Приезжает иногда – он вроде как писатель – и снова в глухомань свою забирается, от матери подальше. Не знаю даже, что между ними произошло, только он раз по пьянке – ну, выпили мы с ним по паре рюмок по-соседски! – сказал, что мать ему жизнь испортила.