Шрифт:
То как же, царствуя, страдать по стольким людям?
Сто утешителей мне надобно иметь.
Сто горьких горестей возможно ли терпеть?
Я на себя с ослов перелагаю грузы,
Посмешищем ослов от этой став обузы.
И солнце и луна — они горят костром,
Сдружившись над земным раскинутым ковром.
Рассеянна душа, — и мраком все одето,
Рассеян сердцем был, — и вот не стало света.
Пусть полон синий сад цветущих звезд игрой, —
Не мощен звездный свет: ведь звезд разрознен рой.
Рассеян свет свечи, — ив нем не стало жара,
Сосредоточенный — властнее он пожара.
Не хочет сердце, нет, чтоб царством правил я.
А с сердцем враждовать не хочет мысль моя.
Вновь сердцу суждена с судьбою темной схватка,
Ко мне, окрепшему, вернулась лихорадка.
Мышь в норку ящериц пробраться не смогла, —
И глупой ко хвосту подвязана метла.
И так уж черный негр обличьем не прекрасным
Страшит, а заболев, он делается красным».
Себя корит Хосров, к себе взывает он:
«Ты силу получил, ты властью осенен.
А коль имеем власть, судьбу смиряем нашу.
Ты властен — женщина с тобой поднимет чашу.
Не должен человек с собою в распре быть.
Всевластный может ли о власти позабыть?
Власть у тебя — и страсть все обрести готова.
«Власть» — лучшего судьба найти не сможет слова.
Все достижения всевластному легки.
Зерном ведь всяких птиц заманишь ты в силки.
Для пропитания посеяна пшеница,
Сей снова, а трава с ней рядом уродится.
Есть власть — и беды все мы можем превозмочь.
Пускай безвластие от нас умчится прочь!»
Так с сердцем пламенным не раз он вел беседу.
Когда придет любовь — терпенья нет и следу.
Но твердо протерпел он разлученья срок,
И час пришел: зарю к нему направил рок.
Стенания Ширин в разлуке с Хосровом
Так в книге начертал великий мастер слова,
Тот словомер, чья речь готова для улова:
Ширин, когда ее оставил шах одну,
Была как бы в цепях, была как бы в плену.
Из влажных миндалей шли розовые струи,
К цветущим миндалям стремясь, как поцелуи.
Овечкой бедною, зарезанной она
Упала в трепете, отчаянья полна.
И в ней не стало сил; она лежит устало.
И с муравьиный глаз ее сердечко стало.
Смел ветер урожай, развеял полный ток!
И наземь ниспадал кровавых слез поток.
Запуталась в силках. Где милый? Стал далек он.
Она в смятении, как беспокойный локон.
Разлука стелет ей свой горестный рассказ.
Колени в жемчугах из моря черных глаз.
То падает она, — пьяна она от муки, —
То в исступлении заламывает руки.
Уста безмолвствуют, иссушен бедный рот.
Сидит у ручейка, что из очей течет.
Прекрасный кипарис дрожит, как листик ивы.
Что мускус рядом с ней и нежный мех красивый!
Вот на земле она. Лежит, как смятый злак,
И мускусных кудрей разбрасывает мрак.
Ногтями, что сродни лишь лепесткам несрина,
Терзает розы щек. О горести пучина!
На сахар уст ключи из миндалей пошли.
Уннаб! Он ноготков кусает миндаля.
То мечется, как мяч, свою смиряя рану,
То изгибается, подобная човгану.
Весна — огнем луны преображенный путь —
Уж распадается как пролитая ртуть.
В ночных набегах мук ее души дорога, —
И лагерь сердца пал, — но мук в засаде много.
И прянули они из мрака на конях,
Терпенья первый полк они разбили в прах.