Сиф за это время не только не притронулась к еде, но даже и не пошевелилась. Накидка моя сползла с ее плеч, но она ее даже не поправила.

— Сиф, — сказала я, присев рядом. — Это я, Элис. Съешь это.

Она подняла голову. Лицо ее было мучнисто-белым.

— Я не могу есть, — прошептала она. — У меня морская болезнь.

— Да ведь это рампион, — сказала я. — Моя мама в таких случаях ест его. Ешь. Обещаю тебе, он поможет.

Она тупо посмотрела на протянутый ей лист, словно видела его впервые, словно понятия не имела, что это такое. Потом медленно протянула к нему руку и остановилась:

— У меня онемели пальцы.

Голос ее был чуть слышен. Я скормила ей лист кусок за куском. Губы ее были сухими. и потрескавшимися. Потом я заставила ее съесть еще два листа. Потом мы стали ждать. В башне пахло пылью и ракушками. Летний воздух был теплым. Я играла с муравьями, тащившими мелкие кусочки соломы вниз по стене башни. Чуть шелестел ветер. Примерно через час Сиф медленно выпрямилась. Она все еще казалась слабой, но дыхание ее стало ровнее, и щеки чуть порозовели.

— Мне теперь лучше, — сказала она спокойно. — Болит, но терпимо.

Я дала ей остатки рампиона, который она послушно съела. Потом я дала ей прокладки. Она уставилась на них.

— Это моей матери, — сказала я ей. — Возьми. Сиф все смотрела, потом взглянула на меня.

— Как? — спросила она, с таким недоумением, что я расхохоталась. Я показала ей. Мы повозились, но справились. Мне это все было еще рано, но я видела, как это делает мама.

— Когда это началось?.. — начала я. Сиф покраснела до корней волос.

— Прошлой ночью. В это утро я почувствовала себя так плохо, что не могла тащить сети… Сул хотел надрать мне уши, но я убежала, — она пожала плечами. Теперь, когда боль прошла, она уже больше была похожа сама на себя. — Но когда я побежала, мне стало еще хуже.

Я вздохнула и произнесла фразу, которую неоднократно слышала от матери:

— Мы рождены, чтобы страдать.

Сил фыркнула и собрала крошки от лепешки, которую я принесла, в салфетку.

— Моя мать никогда этого не говорила, — она опять пожала плечами и отдала мне мою накидку. — Держу пари, что за Вратами все по-другому.

Зимой мне исполнилось десять, и мать надела на меня платье, как у взрослой женщины: оно волочилось по земле. Я была еще маленькой, чтобы считаться женщиной. Платье было настолько тяжелым, словно свинец, что я даже ходила медленнее. Она заставляла меня сидеть вместе с женщинами, чтобы научиться ткать, плести кружева, а также обслуживать за столом мужа. Все это мне казалось глупым. Кто захочет жениться на десятилетней дочери лорда крошечного острова, хотела бы я знать?

— Да тот, кто захочет поблизости заняться торговлей мехом, — смеялся отец. Он стряхнул снег с сапог и поднес руки поближе к огню, горевшему в очаге большого зала. Мать счистила кровь с его рук мягкой мокрой салфеткой. — В этом году хорошая охота, мех густой и мягкий. Весной получим неплохую прибыль, когда к нам съедутся торговцы с материка, отец опять рассмеялся. — Один бог знает, зачем я женился. А уж сказать по правде, за красоту на тебе никто не женится.

Не знаю, шутил он тогда или нет. Он хлопнул меня по спине, когда я проходила мимо, довольно сильно так, что я чуть не выронила кувшин. От него пахло элем и кровью лисичек. Мать не промолвила ни слова. Она публично никогда не ругала отца, да и наедине — тоже.

Теперь мне запрещали гулять, я потеряла свободу, ветер, запах волны, пробежки вместе с Сиф по морскому берегу. Видела теперь ее редко. Старый Сул заставлял се тяжко работать и с сетями, и с лодками. Он теперь и пальцем не хотел шевельнуть. Всю работу выполняла Сиф.

В башне мы встречались теперь очень редко. Сиф загорела, как мальчик. Узкая рубашка была ей мала в плечах. Я сшила ей новую. Грудь у нее всегда была маленькой — не то что у меня. Мать мне ее даже перетягивала, чтобы я не выглядела старше своих лет. А грудь Сиф в просторной блузке вообще была незаметна. Когда она закатывала рукава, на натруженных руках ее резко выступали вены. Говорила она теперь, как рыбаки. Я едва ее узнавала. Встречались мы редко, но она всегда старалась оставить для меня какой-нибудь подарок в зарослях рампиона: яркую ракушку, морскую звезду, пятнистую клешню огромного рака.

Мне было почти одиннадцать, а Сиф — около четырнадцати лет. Зима закончилась, наступало полнолуние. Погода стояла теплой для этого времени года. Я увидела длинную прядь водорослей, повешенных на воротах, ведущих к морю. Это был знак: встречаемся в башне. Стало смеркаться, и мне надлежало вовремя явиться к ужину. Мать всегда ругала меня за опоздания, иногда даже щипала. Но Сиф повесила водоросли, и я пошла.

Она не сидела, как обычно, а расхаживала по площадке. Рубашка была разорвана на плече, и она придерживала ее рукой, а сама все ходила, ходила по узкому пространству. Она была выше меня на ширину двух ладоней, и это меня поразило. Дело в том, что, когда мы встречались с ней в прошлом году, то вечно сидели где-нибудь, скорчившись, а не бегали и не гуляли по берегу, как раньше.

Увидев выражение ее глаз, я замерла на последней ступеньке. Оно было дикое, полубезумное. Такой я ее никогда раньше не видела. Лицо ее было красным и исцарапанным.

— Сиф, — выдохнула я. Она тут же меня прервала.

— Я уезжаю. У меня есть лодка.

Я потеряла дар речи. Свечка в моей руке горела и оплывала, стены в ее свете подпрыгивали и танцевали. Я в недоумении покачала головой. Сердце колотилось от быстрого подъема по ступенькам.

— Сул разрешил мне взять се. Он сказал, что она никуда не годится. Но я отремонтировала ее. Она выдержит. Во всяком случае, я как-нибудь доберусь до Джорби.