Когда над замком нависли долги, он стал предлагать меня всему Верхнему Холлеку. Несколько лордов даже не снизошли до ответа. Частично их насмешка относилась ко мне как к дочери нищего, но по большей части они смеялись над ним — сумасшедшим, вздумавшим открыто предлагать родную дочь. В бартере дочерьми полагалось соблюдать такт, а он пренебрег условностями. Теперь смеялись над всем Улисом, и рыбаки даже стали думать, что остров кто-то проклял, поэтому морские лисички исчезли, а лорд сошел с ума.

Отец слишком часто заглядывал в рюмку, а по вечерам играл со своими охранниками в азартные игры. Когда продуктовые запасы в замке почти истощились, он посылал охранников отбирать у рыбаков их улов. Приказывал людям собирать ракушки и искать жемчуг, хотя в наших ракушках редко можно его найти. Головная боль мучила его все сильнее. По вечерам ворота в замок стали запирать на засов, чего никогда еще не было в истории Улиса.

Со временем он начал оскорблять маму. Помню, как после ужина мы сидели в комнате, что рядом с кухней — отец, мать, я и несколько охранников и служанок. В этой комнате был затоплен очаг, и все собрались там, чтобы согреться. Стояла зима, а топлива у нас было мало. Милорд и госпожа заспорили о какой-то мелочи, а потом замолчали, как вдруг отец поднял голову от бокала и прорычал:

— Что там у тебя не в порядке, женщина, что ты никак не родишь мне сыновей? Сыновья занялись бы торговлей, сели бы в лодки да выяснили, куда подевались проклятые лисы, — он поднял бокал и посмотрел на темное вино. — Только и смогла, что родить девчонку.

Мать, с плотно сжатыми губами обрубавшая носовой платок перед очагом, многое могла принять от моего отца и многого натерпелась от него за все годы, но стерпеть то, что она, оказывается, не могла исполнить своего женского назначения и не подарила мужу лордов-наследников… это было для нее уже слишком. Не успела я моргнуть, как мама вскочила на ноги и закричала:

— Да я родила тебе четверых сыновей, живых, — все они родились после того, как мне исполнилось два года и до моих девяти лет. — Все они произошли от твоего семени, милорд, но они умерли, — она уколола палец иголкой, и на платке расплылось красное пятно. — Так что не обвиняй меня в том, что у тебя нет сыновей.

Услышав это, отец с криком отшвырнул бокал и нанес ей такой удар, что она свалилась на пол. В то время его мучили тяжелейшие приступы головной боли, и к нему лучше было не подходить. Он был воистину сумасшедшим. Мы все его боялись.

Мать видеть меня не хотела, как, впрочем, и отец. Я, как тень, крадучись ходила между ними. Да тут еще и мое слабое зрение. Я не могла разобрать выражение их лиц и старалась поменьше попадаться им на глаза. Я вспоминала, как Сиф пряталась от старого Сула. Теперь я се хорошо понимала.

На Улисс для меня не находилось никого ни богатого, ни знатного, а в Верхнем Холлеке я никому не была нужна. Мать один раз предложила отправить меня пожить с женщинами в Норстеде, но отец поклялся Рогатым Охотником, что никогда не пошлет даже самую никудышную девчонку к трижды проклятым жителям Долины. Не хватает ей еще перенять их религиозные воззрения и поклоняться Огню.

Вряд ли, думаю, он забыл, что сам был выходцем из Долин. Именно потому он так и злился, что знал: никогда ему больше не вернуться в Долины. Улис и его схватил за волосы. Назад ему пути нет.

Мне стукнуло семнадцать. Я была не замужем и не просватана, когда у нас на острове появился морской певец. Наши девушки выходили замуж в тринадцать и в четырнадцать лет. Я же была аномалией, вывертом. Некоторые говорили, что я приношу несчастье. Ни одному мужчине я не была нужна. На рынок я уже больше не ходила, даже со служанками матери. Мне было тошно от взглядов женщин, жен рыбаков.

Быть может, они думали, что я и была причиной тому, что на острове почти не осталось морских лис. А может, они так смотрели просто потому, что я была дочь своего отца. Он забирал их улов, называя это данью, он не делился с ними продуктовыми запасами, даже когда они голодали. Думаю, они начали ненавидеть нас.

Но с появлением морского певца все переменилось. Он приехал на корабле вместе с торговцами из Холлека, чтобы посмотреть на тех лис, которые у нас еще оставались. Была весна. Сам он не был торговцем, это было видно сразу. Говорил он как житель Долин, но причесан по-другому: на лбу челка, а на затылке волосы спускаются на шею. Волосы светлые, темно-золотые, а борода — рыжеватая. Борода красивая, густая. Должно быть, ему уже под тридцать. Лицо, правда, гладкое, загорелое и ухоженное.

Быть может, это не простой торговец? Быть может, он более знатного происхождения? Об этом разговаривали между собой служанки. Я всю информацию получала от них. Они придумывали повод, чтобы сходить на рынок и посмотреть на него, узнать о нем что-либо новое.

В тавернах возле причала он пел песни Верхнего Холлека, а также другие песни, которых никто из нас никогда не слышал, хотя рыбачьи песни Улиса ему тоже были известны. Дикция у него была хорошая. Он быстро усвоил нашу манеру речи.