— Но ведь позже он узнал от Стеллы правду и все-таки продолжал настаивать на своем заявлении, что я украл.

— Один бесчестный поступок влечет за собой другие, — сказал я. — Это всем известно.

Он подумал над этим и решил, что я имел в виду и его.

— Это камешек в мой огород?

— Нет, я думаю, ты честен, поскольку понимаешь, о чем мы говорим. Но ты смотришь на все только с одной стороны, с той, которая ближе тебе, поэтому, естественно, в тебе накопилось так много недовольства.

— Да, у меня его много, — согласился он. Через некоторое время он заговорил снова: — Вы ошибаетесь, думая, что я смотрю только с одной стороны. Я могу себе представить, что чувствовали мои приемные родители, но я знаю также и то, что чувствовал я сам. Я не мог оставаться расколотым пополам, а последние несколько ночей у меня было такое чувство, словно кто-то разрубил меня топором на две части. Я лежал и не спал на старой медной кровати, где, как вы знаете, Майкл и Кэрол зачали меня, а в другой комнате храпел старый Сайп, и я был там и меня не было. Понимаете? Я никак не мог поверить, что я — это я и что эта жизнь — моя жизнь, и что эти люди действительно мои родители. Вообще-то я никогда не верил, что мои родители — Хиллманы. Мне казалось, они всегда разыгрывали какой-то спектакль. Может быть, — сказал он полушутливо, — я свалился с другой планеты?

— Ты же читал, что это не больше, чем научная фантастика.

— Нет, не то чтобы я действительно верил в это. Я знаю, кем были мои родители. Кэрол сказала мне, и Майкл, и доктор. Он разъяснил, все было сделано официально. Но я все еще никак не могу понять самого себя.

— Не надо так сильно сосредоточиваться на этом. Суть ведь не в том, кто именно твои родители.

— Для меня в этом, — сказал он тихо. — Это самое важное в моей жизни.

Я ехал медленно, стараясь растянуть время разговора, а поравнявшись с почтовым ящиком Хиллманов, съехал на обочину и остановился вовсе.

— Я иногда думаю, что дети и родители — две противоположности.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Арчер?

В первый раз он назвал меня по имени.

— Ничего особенного. Я только хотел бы подчеркнуть разницу между ними. Взрослые, как им это ни трудно, пытаются продлить свою жизнь через детей. А дети, в свою очередь, пытаются отбросить все, чем жили их родители. Каждый живущий, кроме всего прочего, должен быть с кем-то «за», а с кем-то «против». В этом не очень много смысла и не всегда правильно срабатывает.

Я пытался слегка освободить его голову, прежде чем он столкнется со своим следующим потрясением. Но, очевидно, успеха не достиг.

— Это и не может сработать, когда вам лгут, — сказал он, — а они лгали мне. Они вели себя так, будто я их собственная плоть и кровь. А когда увидели, что я не чувствую себя полностью их сыном, разочаровались во мне.

— Я разговаривал об этом с твоей матерью, с Эллен, и она очень сожалеет обо всем.

— Я тоже.

— Все не может остаться по-старому, Том.

Некоторое время он молчал.

— Думаю, мне надо пойти и поговорить с ними, но я не хочу с ними жить, чтобы продолжался весь этот обман!

«Никаких обманов! — подумал я. — Вот признак нового поколения. По крайней мере, оно не хуже других. В идеале это было бы прекрасно, но на практике это иногда оборачивается жестокостью».

— Ты не можешь простить им «Проклятую лагуну»?

— А вы бы смогли?

Я вынужден был задуматься над ответом.

— У них могли быть свои причины. Я могу представить себе совершенно отчаявшихся родителей, которые хватаются за подобные заведения, считая их спасительной соломинкой для своих непокорных сыновей и дочерей.

— Они были в отчаянии, это правда, — сказал он. — Ралф и Эллен очень легко впадают в отчаяние, они не могут жить без трудностей и буквально выкапывают их из-под земли. Но они боятся трудностей. Единственное, чего они хотели, когда я перестал быть их пай-мальчиком, это убрать меня с глаз долой. И на мою голову посыпались все эти ужасы.

Он положил руку на голову, словно пытаясь защитить себя от ужасов, он был близок к тому, чтобы рассказать все.

— Прости меня, Том. Что же такое страшное произошло утром в воскресенье?

Он в упор посмотрел на меня из-под руки.

— Они рассказали вам?

— Нет. Я прошу тебя мне рассказать.

— Спросите их.

Это было все, что он захотел сказать.

Я поднимался по извилистой темной аллее к вершине холма. Дом был ярко освещен фонарями, и в потоках их света оштукатуренные стены выглядели уродливыми и нереальными. То, как Ралф Хиллман вышел из дверей, попав в луч света, слегка попахивало мелодрамой. Он вовсе не был разбит, как его описывала Сюзанна, по крайней мере, внешне был спокоен. Его красивая серебряная голова была аккуратно причесана, лицо несколько напряжено, и держался он слишком прямо даже тогда, когда пробежал несколько шагов по направлению к машине. На нем был пиджак с круглым воротником цвета красного вина.