«Nikita А. Cherchneff. Advocat», – значилось на ней.

Итак, он все же стал адвокатом за то время, что мы не виделись…

Эжен вышел из автомобиля и открыл передо мной дверцу, а я все сидела, тупо глядя на темно-синюю дверь с черной чугунной чеканкой и бронзовой ручкой, на множество табличек с именами разных людей и названиями разных контор, а также кнопки звонков; под одной из таких блестящих табличек приколота была карточка, извещавшая, что контора мсье Шершнефф находится в третьем этаже, но господ клиентов просят прежде позвонить, дабы им отворили и прислали за ними лифт.

Эжен встревоженно кашлянул, и я наконец-то выбралась из автомобиля, но снова замерла, спрятав руки в муфту (теперь и у меня была муфта, да не какая-нибудь каракулевая, а норковая, пречудная, белая и уютная, точно ласковая кошечка!), терзаясь сомнениями: позвонить? Не позвонить?

Кто его знает, может статься, я окончательно струсила бы и убралась прочь, однако услужливый и расторопный Эжен уже воткнул палец в кнопку звонка.

Немедленно раздался щелчок: замок был отомкнут. Эжен толкнул передо мной дверь, а потом отворил и другую – лифтовой кабины.

Пути назад не было. Я вошла в лифт, про себя отметив, что кабина хоть и чистая, но довольно обшарпанная, да и вообще – дому далеко до роскоши, хотя, впрочем, он все же выглядит более презентабельно и внушительно, чем тот, куда привез меня когда-то Никита с вокзала и откуда я переехала к Роберу Ламартину.

Вот и третий этаж. Темно-бордовая дверь с такой же табличкой, что и внизу.

Nikita А. Cherchneff…

Nikita, Nikita, Nikita…

Я наслаждалась самим видом этого имени! Написанное латинскими буквами, оно казалось мне еще красивее, загадочнее.

Что-то снова щелкнуло, и дверь начала медленно приотворяться. Я прижала муфту к груди, еле дыша от волнения… Однако на пороге появился не Никита, а дама: невысокая, субтильная, очень презентабельная, умело подмазанная, хотя и страшненькая, как все, по большому счету, француженки. Ей было лет пятьдесят или чуть больше, и она выглядела именно так, как и должны выглядеть дамы в эти годы, не то что некоторые бывшие поэтессы… ах да, я опять забыла, что de mortuis, черт бы их подрал, nihil…

Ну не странно ли, что Никита выбрал себе в секретарши этакое воплощение добродетели? Видимо, эпатаж надоел ему до полусмерти!

О нет, не надо о смерти!

– Мадам? – полувопросительно спросила секретарша, окидывая меня взглядом и с одного этого взгляда, как это умеют делать только француженки среднего класса, с точностью до франка оценивая мою муфточку, шляпку, жакет, ботики… чудилось, даже стоимость моих бриллиантовых колец, хотя их скрывала муфточка. Забавно было слышать, как менялась ее интонация от холодновато-вопросительной на «ма», до почтительно-восторженной на «дам». Отменно вышколил свою секретаршу Никита, нечего сказать! А вот интересно, не помогала ли ему в этом Анна?

Я отогнала прочь эту мысль, словно внезапно прилетевшую осу, и сказала:

– Могу я видеть мсье Шершнефф?

– Вам, конечно, назначено?.. – промолвила секретарша с полувопросительной интонацией.

– Я мадам Ламартин, – ответила я, потому что мне, конечно, не было назначено, но я надеялась, что имя моего мужа, часто здесь бывавшего, сыграет роль некоего пароля.

Тщательно напудренное личико секретарши отразило толику смущения:

– Прошу простить, мадам Ламартин, однако я лишь заменяю мадемуазель Анастази, секретаршу мсье Шершнефф, которая сегодня отпросилась по неотложным личным обстоятельствам, а оттого не в курсе ваших дел. Не соблаговолите ли сообщить, как именно я должна доложить патрону о цели вашего визита?

Вот те на! Значит, у Никиты секретаршей какая-то мамзелька. Хорошенькая? Молодая? И каковы у них отношения? Сумела ли эта особа – француженка, конечно! – заставить его забыть Анну, или та и после смерти продолжает владеть его сердцем? А может быть, эта m-lle Анастази – всего лишь чопорная старая дева, так что мне и беспокоиться не о чем?

А почему мне вообще надо о чем-то беспокоиться?!

– Мадам Санже, я хотел бы на некоторое время отъехать, поэтому…

Дверь за спиной секретарши вдруг отворилась, и на пороге показался Никита – в первую минуту неузнаваемый в длинном черном пальто, при сером кашне, с зачесанными назад волосами, потемневшими от брильянтина, с новыми тонкими усиками, которые делали его лицо старше, красивее, чем я помнила, и вообще как-то… интереснее. Он сильно похудел, глаза казались еще больше и еще ярче. Ох, как они вспыхнули при виде меня! Но тотчас их словно пеплом присыпало.

– Вика? – сдержанно проговорил Никита. – О, прошу прощения, мадам Ламартин? Душевно рад встрече.

Видела я, как он мне рад! Лицо стало настороженным, губы поджались. На щеках заиграли желваки.

– Я на минуточку, Никита, – сказала я самым легким тоном, на который была способна, демонстративно не принимая навязываемой им официальной манеры. – Буквально на минуточку! Можно мне войти?

Он помедлил. Ей-богу, он с удовольствием выставил бы меня, кабы не мадам Санже (на самом деле я, конечно, теперь точно не помню фамилии этой особы, да какая, в сущности, разница, какова была ее фамилия и была ли она у нее вообще?!), которая смотрела во все глаза и слушала во все уши: мы как с первой минуты начали, так и говорили по-французски.