Однако с некоторых пор в Карабасихе появился памятник, не кому-нибудь, а именно русскому солдату! Его воздвигнул Гоша Замятин.

Когда Гоша был еще пацаном и учился в школе, он очень любил своего учителя Константина Сергеевича Бармина. Бармин вел русский язык и литературу, а заодно историю, потому что историчка была в декрете. Она вечно была в декрете, ну и хорошо. Ах, как Бармин рассказывал о русском солдате! На всю жизнь запомнил Гоша эти уроки!

– Забритый под барабанный рокот и оторванный по воле слепого жребия от всего, что было мило и дорого, от семьи и мирного крестьянского труда, втиснутый в кургузый мундирчик из колючего сукна и бесстыдные, на русский взгляд, портки, в коих толком ни сесть, ни встать, а также в узкие сапоги, в которых ноги в жару прели, а в мороз их запросто можно было обморозить, с нахлобученным по самые брови пакляным париком, поротый за малую провинность то на кобыле, то шпицрутенами в строю, внешне обтесанный муштрою под подобие прусского болвана, в душе он упорно и неискоренимо продолжал оставаться самим собой – русским человеком, русским солдатом. Лениво поднимаясь с земли по команде своего командира – родовитого, а чаще худородного дворянина, столь же нелепо одетого, столь же замученного службою и до гроба верного присяге, как и рядовой, – наш земляк в бою напоминал древнего берсерка, [1] упиваясь собственной победой и отвагою и хмелея до полного и беззаветного бесстрашия. Пуля дура, штык молодец, на миру и смерть красна, и если умереть можно только раз, то чего ж бояться?! Вот так они и добывали Эски-Кырым [2] для России, били в хвост и гриву зарвавшихся польских конфедератов, штурмовали Чертов мост, ломили за Петром под Полтавой, каждым шагом своим творя историю и оставляя на ее страницах строки столь же алые и жаркие, как их живая кровь…

Гоша Замятин мечтал быть солдатом. Простым русским солдатом, не обязательно в десантных войсках или на границе служить, а где угодно, хоть в самой зачуханной пехтуре, и дослужиться до генерала из рядовых. Гоше ведь подрастал во времена советские, доперестроечные, когда люди еще слыхом не слыхивали, что солдат идет в армию ради того, чтобы сберечь жизнь в могущем статься бою, что свое боевое оружие можно за зеленые бумажки продать врагу, а честь, присяга и Родина – устаревшие понятия.

Гоше казалось, что с первой минуты своей жизни он хотел быть солдатом. Но только уроки Константина Сергеевича придали смысл детским робким мечтам, научили гордиться ими. Только Бармину Гоша не боялся открывать свои честолюбивые замыслы. Только перед ним не стыдился повлажневших глаз, когда читал про Истомина, Корнилова, Лазарева и Нахимова, погибших при обороне Севастополя, и про князя Барятинского, того самого, который доломал Шамиля и который, поднявшись со смертного одра, сказал: «Умирать надо стоя!»

Если бы Гошка мог попасть в суворовское училище! Но отец его был алкоголиком, а мать всю жизнь гнула спину на ферме. Детей таких родителей в суворовцы не берут! Да и легкие у него были слабые. Но в армию возьмут, возьмут, а уж там-то…

– Ничего, повзрослеешь – окрепнешь, – утешал Бармин. – Занимайся спортом, побольше бывай на свежем воздухе.

Гошка слушался каждого его слова, и вот однажды Бармин задумчиво, словно бы про себя, открыл ему такое… Он вдруг отложил журнал, который пролистывал, и, глядя прямо в Гошкины глаза, произнес:

– Что? – спросил Гоша, вдруг похолодев.

– Молчи!

И Константин Сергеевич начал говорить стихи про то, как генерал хотел взять крепость Асхабат голыми руками. А на его пути встали семьсот текинцев, при каждом шашка и кинжал, ружье и пистолеты. И молодой генерал уговорил текинцев сдаться: «Довольно жить разбоем!» И те поклялись ему в вечной верности. А когда он отправился обратно, прежние враги стали его огромной почтительной свитой.

Гошка слушал-слушал и вдруг заплакал от восторга перед этим русским солдатом, перед великим Скобелевым, который дослужился до генерала из рекрутов, ну совсем как мечтает он сам… И тут Бармин сказал:

– А может быть, правда вся та чушь, которую говорят о переселении душ? Может быть, в тебе и в самом деле возрождается душа великого русского воина?

Он произнес это задумчиво, словно про себя, даже не ожидая, что Гоша Замятин поймет. И никто из них тогда не знал, что эти вскользь брошенные слова сломают Гошину жизнь.

Наши еще воевали в Афгане, когда Гоше настала пора призываться. Правда, ходили слухи, что боевые действия скоро кончатся, но Гоша молился, чтоб они продлились еще чуть-чуть. Чтоб он успел на настоящую войну! Он сдал на аттестат в прошлом году, но, как ни упрашивала мать, даже не попытался куда-нибудь поступить. «Ты же любишь историю, – сказал Бармин. – Иди на истфак в пединститут! Я с тобой позанимаюсь, там и конкурс невелик, и парней берут хорошо».

Гоша обиженно поджал губы. Охота была поступать в девчачий институт, куда его возьмут только потому, что он парень. Да, парень, но ведь не племенной бугай! Есть только одно место в мире, где он почувствует себя по-настоящему гордым за то, что – мужчина. Это армия! А если поступишь в институт, в армию не попадешь. Кто ж тогда побьет на фиг всех духов, если откосит Гошка Замятин?

До весеннего призыва Гоша устроился на завод «Полет». А завод «Полет», несмотря на свое крылатое название и местонахождение на родине великого летчика, делает отнюдь не самолеты. На заводе «Полет» производят замечательную чкаловскую водку! И если кто-то всерьез уверен, что сапожник всегда ходит без сапог, а производители водки не пьют своего продукта, то человек этот глубоко ошибается. Да и вообще, российская глубинка…

Девчонки на «Полете» работали хорошенькие, ну а лучше всех была Шурочка с ОТК. Кавалеров вокруг нее всегда вилась целая стая, Гоша и подходить опасался: ростом он не больно вышел, а Шурочке, видимо, нравились высокие парни, там такие красавцы двухметроворостые ошивались… гренадеры, а по-нынешнему сказать – кремлевская гвардия. Шурочка и сама была довольно высокая, а Гошке как раз такие и нравились, просто до дрожи!

Он так по ней страдал, что даже с ребятами близко не сходился. Потому что, только затеется какая-нибудь компания, сразу начинаются разговоры про Шурочкины ножки или высокую грудь. И все, что с ней испытывают в постели. Гошка этого просто переносить не мог, маялся ревностью, а потому начал избегать друзей. Ходит себе молчком, особняком да зыркает по сторонам глазами: нет ли поблизости Шурочки? Увидит – и замрет: неужели правда все то, что о ней болтают? Нет, она не такая! А если даже и такая, ему плевать, главное, что она – это она!