Неужели трагические перемены в жизни сделали ее такой легкомысленной, или страсть дремала в ней до поры?

Она постанывала, пока он ласкал другую ее ногу, не обойдя вниманием ни один пальчик, ни один изгиб.

– Ты само совершенство, – хрипло прошептал он. – Ты создана для любви.

– Но я не каждому позволю щекотать мне пятки, – засмеялась она.

Он погрузил руки в воду, и его ладони скользнули вдоль ее бедер. Обхватив ее за талию, он пристально посмотрел ей в глаза, и лицо его исказилось от страсти. Он впился губами в ее рот, и у нее захватило дух.

Его язык касался ее языка, заставляя ее сердце мчаться вскачь, как обезумевшая лошадь. Он прижал ее к себе, не заботясь о том, что его рубашка намокнет.

– Ах, Ник, – прошептала она, когда он наконец оторвался от ее губ. Поцелуй вскружил ей голову.

Он усмехнулся, догадавшись о произведенном эффекте.

– У тебя самые пленительные губы, какие мне доводилось целовать.

– Не желаю слышать твои льстивые комплименты, – нахмурилась она, сгорая от желания продолжить знакомство с таинствами любви.

Он положил ей руку на шею и снова поцеловал. Наконец он поднял голову и глухо застонал. Она засмеялась и коснулась ступней его груди.

– Ты стонешь, как раненый медведь.

– Да, я ранен, и только ты можешь меня исцелить, – заявил он, опуская руку в ванну. Он принялся ласкать ее влажную расщелину, а другой сжал грудь, доведя ее до грани, за которой начинается сладкое забытье наслаждения, но вдруг внезапно отпустил, и она ощутила неудовлетворенность и досаду.

Одежда его намокла, и Серина с трудом развязала его панталоны, приспустив их до бедер, и его мужское естество оказалось в ее ладони. На щеках его вспыхнул румянец, глаза сверкнули.

– Ты меня убиваешь, – прошептал он с мукой в голосе. Натянув панталоны, он вытащил ее из ванны, заливая водой пол, и понес вверх по лестнице к себе в спальню.

Она вздрогнула от холода, но он накрыл ее одеялом и, сняв одежду, лег рядом с ней. Их руки переплелись, он вошел в нее и стал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее, с каждым разом исторгая из нее стон наслаждения. Она выкрикивала его имя как заклинание.

Он обнял ее так крепко, что она едва могла дышать. По телу его пробежала дрожь, и он впился в ее рот неистовым поцелуем, который сделал еще слаще секунды блаженства.

Полуденное осеннее солнце озарило простыни, сияя вокруг головы ее возлюбленного золотистым ореолом. Ник выглядел помолодевшим и беззаботным. Любовь преобразила его.

– Мне так хорошо с тобой, – прошептал он, коснувшись пальцем ее подбородка.

Она улыбнулась.

– А мне с тобой.

Он прилег рядом с ней и оперся на локоть.

– Ты воспламеняешь меня одним взглядом. Мне все время хочется ласкать тебя, обнимать, пить мед твоей любви.

– Это называется «похоть», Ник, – нравоучительно произнесла она, гладя его по щеке.

– И как только у тебя язык повернулся поставить рядом слово «похоть» и мое имя, – сонно пробормотал он.

– Простыни намокли, – вздохнула она и придвинулась к нему ближе. Ник перевернулся на спину и притянул ее к себе. Она прильнула к нему и подумала, засыпая, что в одной постели с любимым не так уж и плохо, даже на мокрых простынях.

На следующее утро Серина проснулась в постели Ника одна. Солнце уже поднялось. Прижав ладони к горящим щекам, она вспоминала подробности прошлой ночи… и то, как его поцелуи заставляли ее плакать от счастья.

«Интересно, где он научился таким изощренным ласкам?» – подумала она, но тут же отбросила эти мысли, почувствовав, как в душе ее зашевелился червячок ревности. Счастье подобно хрустальному сосуду, и если его уронить, оно разбивается на тысячи осколков. Надо обращаться с ним с величайшей осторожностью.

В доме царила тишина. Куда ушел Ник? Она завернулась в одеяло и спустилась на кухню. Там его тоже не было, и огонь в очаге потух. Из ванной вылили воду и убрали ее под лестницу. Рядом с миской на столе лежала записка:

Милая Серина!

Мне надо выйти по делу. Ложись в постель, и я тебе приснюсь. А когда вернусь, разбужу тебя поцелуем.

Ник.

Серина улыбнулась и прижала записку к груди. Наверное, это любовь, иначе отчего так колотится сердце? Опасное это чувство – оно лишает разума и делает человека уязвимым.

Свое платье она обнаружила на стуле. Одевшись, она спрятала волосы под чепчик, чтобы больше походить на служанку. В этой части Лондона не стоит привлекать к себе внимание. Лютер может ее узнать. Эта мысль сразу испортила ей настроение.