–  А бабушка курит!

Нам обоим - и ему, сказавшему, и мне, слушающему, - страшно этих слов, но он говорит, а я слушаю. Я молчу, но он чувствует в моем молчании самый настоятельный, нетерпеливый вопрос и отвечает:

–  Оттого у нее портсигар. Она курит.

Но все это так невозможно, так странно, так ужасно думать и сказать так про бабушку, что я, в слезах, говорю торопливо, давясь словами и слезами:

–  Неправда, неправда! Монашки не курят! Портсигар - так. Он - просто. Нельзя… про бабушку… Неправда!

Я всхлипываю, пряча голову под подушки.

Брат молчит. Он долго молчит. И я знаю, что он этим молчаньем не только отказался от своих слов, но ему жалко и меня, и бабушку, и он сам, наверное, заплачет…

Но мы - свое, а Сон и Дрема - свое. Они не мешкают. Дрема совсем подобралась к нам под бочок, и от нее идет такое тепло, что не хочется больше ничего, кроме тепла и покою. А Сон наклонился над нами, и тихо пальцами, - а пальцы у него длинные, мягкие, невидимые, - закрывает нам веки, и дышит на нас, а в его дыхании - покой, нега, темнота.

И мы засыпаем.

Эта жизнь, как северное лето, Как осколок льдинки в кулаке. И уходит молодость до света Лунною дорогой по реке.

А любовь у края белой ночи Всё молчит над берегом одна. И напрасно кто-то там бормочет, Что любовь без старости нужна.

И душа с мечтою молодою Прозревает дальние века. И нисходят с Севера грядою В седине громовой облака.

И дорога лунная пропала. Но не стоит плакать оттого, Что душе и молодости мало, Что любви не надо ничего…

КОТЮКОВ Лев Константинович - известный русский поэт, уроженец Орловщины, автор многих поэтических книг, член Союза писателей России

Не ведаю: где нынче быль и небыль. Стою во тьме у замерших ракит. Снежинкою с невидимого неба - В огонь времён душа моя летит.

А время - в бесконечном невозможном, И время до рождения - во мне… Душа-снежинка на ладони Божьей Не тает в грозно-яростном огне.

В речной извилистой глуши Печальны тёмные растенья. Печаль мирская - смерть души, Печаль о Боге - свет спасенья.

И росы падают с небес, И сердце в трепетной остуде… Но слышу я: наперерез Спешат неведомые люди.

Во мне - небесная роса Преобразится в кровь Господню. Я выхожу на голоса Из дня грядущего - в сегодня.

И смотрит в душу мир иной, Забывший в водах отраженье. И никого передо мной, Лишь в травах смутное движенье…

/Г/ГУ/

Давно это было - в советское время…

Был у меня закадычный друг Игорь Соломин. Вечерами, особенно в субботу или в канун праздников, собирались у него на квартире. Травили анекдоты, пели полувоенные и полублатные песни, спорили… Всё это, конечно, под водочку. Нет, не пьянствовали, но в подпитии находиться случалось. Больше, конечно, рассуждали о девчонках. Но не только о них. Затевались иной раз споры политические.

Жил Игорь в то время со своей матерью и старенькой тётушкой Марией Ивановной. Тихая и наивная Мария Ивановна самозабвенно любила своего единственного племянника. Кроме того, она очень почтительно относилась к военным. Это обстоятельство давало повод племяннику подшучивать над тётушкой-старушкой.

–  Вот представь, тёть Мань. Останавливается у нас перед домом чёрная "Чайка". Выходит из неё сам маршал Будённый… - В такие моменты поддатенький племянник старался не только интонациями, но и жестами красочно дополнить воображаемую картину.
– Входит к нам Семён Михайлович, опускается на одно колено и, крутя усы, говорит: - Дорогая Мария Ивановна, предлагаю вам руку и сердце!

Мы хихикали, а бедная старушка чуть ли не со слезами на глазах махала на племянника руками:

–  Ты что! Ты что, Игорёк? Разве можно такое представить!

ИГУМНОВ Дмитрий Васильевич родился в Москве в 1937 году. Служил на Балтийском флоте. Окончил Всесоюзный заочный энергетический институт. В настоящее время преподаватель Московского института радиотехники, электроники и автоматики. Автор книги прозы "Рыжий". Живёт в Москве