– Люда, - спрашивал я соседку Тамары, - ты умная, ты всю нашу с Тамарой историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в голову не приходит!

Люда только опускала глаза и тихо отвечала: 'Не знаю'.

Оставив Лилю разбираться с её ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на месяц в Москву к Тане. А официально - консультироваться по докторской диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже имело место.

Ещё на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным учёным в очень близкой мне области знаний - динамики роторов (маховики и супермаховики - это и есть по-научному 'роторы') профессором Бессоновым Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год младше меня), которому руководитель ещё не выбрал тему. Аркадий Петрович загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причём переменного момента инерции.

Надо сказать, что тематика эта - очень сложная, я бы сказал, головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при стробоскопическом освещении (попросту, как-бы при 'остановленном' вспышкой молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти эксперименты я провёл в Тбилиси ещё в 1966 году, но не смог дать им научного объяснения и отложил фотографии в 'долгий ящик'.

И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении, теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.

Фамилия аспиранта была странная - Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трёх тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают евреями, но сами они отрицают это, но при этом приводят доводы малопонятные для большинства неевреев. Моня был хорошего роста, достаточно интересен, волосы имел густые и рыжие, ну и кожа на лице была соответствующая ярко-рыжим людям. Голубые глаза были всегда широко раскрыты, они обычно бегали туда-сюда, но иногда взгляд его надолго останавливался непонятно на чём, и все присутствующие начинали смотреть в ту же сторону. А там была стена или вообще неизвестно что. Одевался он всегда очень просто и как-то неряшливо, не придавая одежде никакого значения.

Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую диссертацию Мони.

Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий на двери одной из комнат была надпись: 'Квартира. Частная собственность. Просьба предварять ваш визит звонком'. Оказывается, ещё Ленин в своей записке Совнаркому 'подарил' эту комнату некоей знакомой молодой художнице, а потом она с мужем и семьёй жила там аж до построения коммунизма в нашей стране.

Лаборатория Бессонова входила в отдел академика Ивана Ивановича Артоболевского, и всё это размещалось на самом верхнем пятом этаже готического здания, причём высота пятого этажа был равна современному девятому, не меньше. Моня принял меня, загадочно улыбаясь; он нарисовал на листе бумаги странные завитушки и спросил:

– У вас в эксперименте такого не получалось?

Я достал мои фотографии и поразился почти полному сходству завитушек, нарисованных Моней и линий, изображавших ленту на фотографиях. Труднейшая задача динамики была Моней разрешена. Наступил период нашего с Моней теснейшего сотрудничества и дружбы на четверть века, после чего он исчез неизвестно куда.

В середине девяностых он, уже известный учёный, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой, вдруг одномоментно бросил науку, кафедру, занялся бизнесом и : пропал. То мы виделись с ним каждый день, жили - то я у него, то он у меня, делили и хлеб, и водку, и многое другое, и вдруг - Моня исчез. Пришёл как-то ко мне, сказал, что бросил науку, что я буду ругать его за это, и поэтому он : исчезает с моего поля зрения. Я счёл это за очередной бред гения, но он перестал звонить сам, а на мои звонки в его квартиру, молодой мужской голос сперва просил представиться, а затем отвечал, что господина Балжи нет, и по этому телефону его не бывает.

– Послушай ты, пидор!
– как-то спьяну заметил я наглому молодому человеку, - передай Моне, что звонил такой-то, и чтобы он немедленно дал о себе знать, иначе подключу органы! Усёк, салага!
– серьёзно добавил я, забыв расшифровать какие именно органы я собираюсь подключить.

Но это всё будет через четверть века, а пока я поехал в Москву консультировать Моню по его кандидатской диссертации и консультироваться с ним же по моей докторской. Лиля хорошо знала Моню, он и в Тбилиси к нам приезжал, и в Москве мы часто виделись вместе. Поэтому она хоть и знала, что я жить буду у Тани, но также знала, что и наука тоже будет продвигаться.