И взглянул на мегеру масляным взглядом. От радости та даже забыла сделать вид, что краснеет.

Гренгай и Эскаргас переглянулись, притворяясь оскорбленными до глубины души. Каркань же небрежно продолжал:

— Но есть средство все уладить ко всеобщему удовольствию. Я Не могу пойти с вами… но вы можете остаться у нас. Разделите нашу скромную трапезу. Уверен, мадам почтет за честь видеть вас за своим столом.

От изумления и негодования Колин Коль лишилась дара речи. Впрочем, ее разгневанная физиономия, уничижительный взгляд, коим она одарила троих бедняг, с беспокойством ожидавших решения своей судьбы, да и весь ее облик говорили красноречивее всяких слов.

Гренгай и Эскаргас сочли, что молчание можно считать за согласие. Лица их расплылись в улыбках, и они воскликнули, подражая поведению дворян в подобных обстоятельствах:

— Ей-богу, это чрезвычайно любезно с вашей стороны.

— Мы не в силах вам отказать.

Тут скупая мегера, живо представив себе, какой понесет убыток, разразилась дикими воплями:

— Вы с ума сошли/ Мои дом вам не харчевня и не кабак! Или вы думаете, я обязана кормить всех бездельников округи? Да я таких негодяев…

Она наговорила бы еще много любезностей подобного рода, если бы Каркань, решая судьбу партии одним ударом с лихостью заправского игрока, не прервал ее с видом оскорбленного достоинства:

— Стыдитесь, мадам! Так-то вы цените оказанную вам честь? Господа, прошу вас. Мадам обманула мои ожидания… Я полагал, что у нее щедрое и великодушное сердце. А вижу перед собой сварливую, алчную мегеру. Идемте!

Колин Коль едва не лишилась чувств. Как? Он уходит? Но это же разорение! Великолепная комбинация рассыпалась в прах только потому, что ей стало жалко нескольких су. Следовало ли смириться с этим и принять неизбежное? Да, тысячу раз да!

— Господа, господа, — забормотала она умоляющим тоном, — вы меня не поняли. Я хотела сказать, что в моем доме не найти такого изобилия, к которому, конечно, привыкли кавалеры, вроде вас… и вино у меня поплоше, чем в кабачке!

Более всего удивился своей победе сам Каркань. Он и не подозревал, что сумел произвести столь сильное впечатление на достойную женщину. Но доказательства были налицо. Трое храбрецов вздохнули с облегчением и обменялись победоносными улыбками — ловко они уладили это дельце. И тем дороже была победа, что досталась она с большим трудом.

— Мы люди не слишком требовательные, — сказал один.

— Удовлетворимся тем, что есть, — добавил второй.

— Все заменит удовольствие отужинать в столь приятном обществе, — подвел итог Каркань, взглянув на хозяйку с убийственной нежностью.

Эти заверения несколько успокоили старую скупердяйку.

Наконец ужин, завоеванный в бою, был подан на стол: он состоял из супа, чей запах едва не лишил дара речи изголодавшегося Карканя, чечевичной каши и нескольких кусков жареной свинины, за которой Бригитта, скрепя сердце, сходила в погреб. Скудная трапеза: всей этой провизии едва хватило бы — чтобы заморить червячка — лишь одному из нашей троицы. Колин Коль сочла великим благодеянием пожертвованные ею две бутылки вина — иными словами, каждому досталось бы по наперстку.

Храбрецы тоскливо переглянулись. Но Каркань, полностью уверившись в своем триумфе, нашел способ укротить мегеру: цыкнув на нее, он завладел ключами и спустился в погреб, откуда вернулся с шестью винными бутылками, дюжиной яиц и громадным окороком. Колин Коль, готовая удавиться от отчаяния, возразить не посмела. Ободренный этим успехом, Каркань нагло обшарил буфет, достав из него несколько горшочков с вареньем и кувшин с сидром.

Бригитта улыбалась. Но улыбка выходила у нее кривой, а в душе клокотала ярость. Ей пришлось готовить этим мерзавцам омлет! С каким удовольствием она подсыпала бы в него яду, если бы не собиралась все же извлечь пользу из этого визита. Как бы то ни было, обогащенный трофеями Карканя ужин мог утолить голод храбрецов, а все остальное не имело для них никакого значения.

Истребив все до последней крошки, они перешли к комнату, служившую гостиной, не забыв прихватить с собой кувшин с сидром — с очевидным намерением выпить его до последней капли. Размякнув после трапезы, они перебрасывались только им понятными фразами, суть которых сводилась к тому, что дом Колин Коль был в сущности не так уж плох и что со старухой, если выдрессировать ее хорошенько, можно было бы иметь дело — чтобы как-то перебиться, пока Жеан не разбогатеет. В последнем они не сомневались ни секунды.

Между тем Колин Коль жаждала выставить их как можно скорее. Ее душило холодное бешенство, сдерживаемое лишь мощным усилием воли. Видя, как они повеселели и оживились, она рискнула наконец задать вопрос, обжигавший ей губы:

— Вы сказали, господин Каркань, что состоите на службе у могущественного принца. Как же его зовут?

Ответа она ждала с трепетом. Каркань раскрыл было рот, но, почувствовав, как ему надавили на ногу каблуком, осекся.

— Это принц Флорентини, — поспешил сказать Гренгай.