Федоров: Да, прочитал эту статью.

Гособвинитель Юркин: Каково ваше мнение, что там неверно, на ваш взгляд?

Федоров: Ну, сейчас я всех деталей не могу вспомнить, потому что и время прошло, и потом, надо иметь в виду, что, наверное, к счастью моему и к несчастью для подсудимого, я чуть-чуть больше занят, и работа не позволяет помнить детали.

Я не перечитывал и не хочу перечитывать эту статью. Ибо это очень сильно ранит человека.

Гособвинитель Юркин: А вот здесь вот указано о том, что…

Федоров: А это не детали. Это я могу сказать. То, что останется на всю жизнь, то, что я сказал. Оттого, что там звучало обвинение, что моя мать покойная, Анфиса Никитична, участвовала в совершении преступления с убийством или с покушением на убийство и что она соучастница преступления, страшного преступления. И, конечно, когда я прочитал это, ну, моему удивлению, это мягко сказано, не было предела, потому что казалось, что обо всем этом уже было написано этим автором. А тут акцентировано, еще раз про мою мать, выделяя ее роль и то, что она самостоятельно уже активная участница совершения особо тяжкого преступления.

Вот так же это было, как и в первый раз. Те же страшные переживания, когда все валится из рук, когда не знаешь, что делать. Бессилие. Так это. Состояние бессилия, потому что, если бы я не был президентом, вот кто-то оскорбил бы меня, понятно. Но мы же мужчины еще к тому же. Если бы я не был обременен властью, конечно, я бы поговорил с этим, с позволения сказать, субъектом. Так по-мужски, как принято. Все-таки это срабатывает, знаете, мы же все имеем плюсы и минусы в характере.

Но в данном случае я не могу так вести себя, хотя вроде и сильный, спортивный там и так далее, но вот возникает такое эмоциональное, сердечное… Вот… А дальше, а дальше, знаете, как на это посмотрят люди — тысячи, сотни тысяч людей, которые прочитали. Как на это посмотрит дочка моя, жена.

Я попытался спрятать эту газету, не показать дома, а потом супруга, видя, что я вот так переживаю, видя, что что-то со мной случилось, сообщила мне, что она читала уже эту газету. И скрывала от меня, что она знает про эту публикацию. Жалея меня, пытается, наверное, скрыть от меня.

А потом, я помню, сестра моя, Елизавета Васильевна, она живет в Новочебоксарске, ну, работает в разных местах по совместительству, насколько я знаю, по телефону… рыдает… уже на следующий день, я уж не помню, примерно в то время, рыдает и спрашивает: «Что мне делать?», — ну, как к брату обращается ко мне. — «Что мне делать?» — рыдает.

Ну, я не знаю, чем помочь, потому что она понимает или как дочь переживает очень сильно. Так что это было очень тяжелое испытание, когда нужно было победить в себе эмоции, переживания и как-то прийти в себя. Нужно было найти силы.

Мне, как сыну матери, честь которой нехорошо затронута этой публикацией.

Гособвинитель Юркин: Вы когда обратились в прокуратуру, то указали, что статья написана непосредственно Моляковым. Почему вы решили, что автор статьи Моляков? Почему я спрашиваю, потому что сама статья — она не подписана, нет автора.

Федоров: Ну, наверное, первая причина связана с тем, что, мне кажется, ни у кого в общественном мнении, а я был в плену общественного мнения, не было сомнения, что это вот изобретение данного гражданина, Молякова. И более того, я могу вспомнить, наверное, такой сюжет, думаю, что я не ошибаюсь, мне докладывали как президенту, то ли министр печати, то ли руководитель администрации, что в связи с юридическими сложностями, либо с типографскими сложностями, гражданин Моляков начинает издавать свою личную листовку. Это позволяет то ли что-то обходить, то ли что-то не оформлять. Т. е. эта листовка, она не требовала какого-то оформления, какое требует обычное средство массовой информации, если я не ошибаюсь, мне докладывали об этом.

И говорили, что Моляков теперь занимается самиздатом. Это первое. А второе, более содержательное, вторая причина была содержательная — ну, я знаю, спросила судья уважаемая, знаю ли я гражданина, который находится слева от меня, нет ли у меня неприязненных отношений с ним. Нет, никаких неприязненных отношений, и это, наверное, философски — я достаточно философски отношусь и к жизни, и к людям, и к поступкам их. Это, наверное, уникально, что я говорю так. Просто прошу извинить меня гражданина Молякова. Мне просто кажется, что это несчастный человек, и этого несчастного человека я знаю по духу, чувствую… это не то, но очень знаю хорошо. Т. е. все, что звучало, все, что писал много раз в разные годы. И когда он писал на эти темы, т. е. моих покойных родителей, то, конечно, это его перо. Поэтому, когда читаешь, в силу формальных причин, которые существенны вообще и по философии и для юристов, как мы знаем, форма существенна. Здесь было понятно, что это его стиль, его дух, его эмоции, его, как бы я сказал, неприязнь. Мне так кажется, может, я заблуждаюсь, неприязнь какая-то генетическая или еще какая просто ко мне. Я очень сожалею, что я не смог как гражданин, как президент республики помочь ему преодолеть вот эту неприязнь, которая доходит у него, как мне кажется, до какого-то, на мой взгляд, ненормального состояния генетической ненависти. Не только ко мне, еще и к моим родителям. Поэтому я и говорю, что это несчастье вообще.

Гособвинитель Юркин: Николай Васильевич! Как вам кажется, должен ли нести ответственность кандидат вот за те материалы, которые размещены в его агитационном листке?

Федоров: Вообще, в рамках общечеловеческой морали, если человек что-то говорит о другом человеке, в рамках общечеловеческой морали это тоже в какой-то степени значимо даже для суда. Я думаю, что все мы воспитаны, знаем, что человек должен нести ответственность за свои слова вообще.

Моляков: Очень хорошо! Итак, Николай Васильевич, лично вы видели, как в ваш открытый демократично почтовый ящик лично я вкладывал данный листок?