Шрифт:
Меня словно током дернуло. С отвисшей челюстью я глядел на дно очередного ящичка и не находил в себе сил, чтобы задвинуть его обратно. Говорят, ужасы ужасны только ночью, днем все рассеивается, как дым. Но общепринятые правила снова дали трещину. Есть нечто подобное у наших компьютеров – программы-оболочки, что очеловечивают машинную суть, прикрывая черное поле привычными таблицами, окнами и мнемоническими картинками. Но если их убрать, экран уставится на вас черным непроглядным пятном. Но кто сказал, что наш световой, прикрытый голубизной неба день на деле не является такой же камуфляжной оболочкой? Надо только делать вид, что веришь. И не соваться в темные углы. А я сунулся – и увидел…
На дне ящичка, подложив руки под голову и разбросав в стороны ноги, лежал тот самый человечек, что уже не раз и не два встречался мне под покровом темноты. Лилипут ростом сантиметров в тридцать, вполне нормального телосложения, с щетиной на щеках и подбородке, обряженный все в ту же несусветную шинель. Жухлое лицо, нос ветерана-пропойцы, засаленные края рукавов. Если бы он спал или хотя бы изображал сон, я бы так не перепугался. Но человечек лежал с открытыми глазами! Более того – с явной ехидцей он внимательно следил за моими действиями!
Может, и не было в нем ничего страшного, но сам факт, что он оказался здесь, оказал на меня тягостное воздействие. Очень медленно, словно боясь потревожить лежащего, я задвинул ящичек на место. Кажется, губы мужичка в последний момент язвительно дрогнули, но я уже не смотрел на него. Отойдя от шкафа, нервно прошелся до стены и обратно. Теперь мне хотелось уйти из этой квартиры как можно скорее.
– Готов? – свежая и благоухающая, Ангелина появилась в дверях. Даже бессонная ночь пошла ей на пользу, – легкие тени под глазами делали девушку только привлекательнее. Я машинально взглянул на ее ноги, но той первой щемящей сладости не ощутил. Беда всех сытых состояний. Я не был сытым, но, видимо, в какой-то степени успел все же к ней привыкнуть.
– Кажется, ты говорила что-то об охране?
Ангелина продемонстрировала мне черный футляр, чем-то очень похожий на коробочку, что давали мне дюжие охранники.
– Тебе хочется, чтобы они наступали нам на пятки?
Я помотал головой.
– Ни в коем случае!
Она рассмеялась. Подойдя ближе, потрепала меня по волосам.
– Какой же ты смешной! Ничего… Если что, шепнем пару слов, и наши орлы прилетят в два счета.
Я не стал ее разубеждать и говорить, что на пару слов порой не находится нужных секунд. Рука моя мягко скользнула по ее бедру, и тотчас появилось ощущение, что я глажу прогревшуюся на солнце виолончель. Так или иначе, но одного прикосновения хватило, чтобы забыть о человечке в шкафу, об опасностях, карауливших нас на улице…
Глава 7 Гроза…
Лифтом мы не воспользовались намеренно. Точнее, Ангелина сделала к нему шаг, но я жестом указал на лестницу. Потому как лифт – это всего-навсего тесная клетушка, подвешенный на зыбком тросе гроб. Словом, ловушка – лучше не придумаешь! Как бы то ни было, но подобных мест нам следовало по возможности избегать. Как сказал некто древний и невезучий: «Мир – редкостная западня. Порой, чтобы выбраться из него, требуется потратить всю свою жизнь». Не слишком гладко, зато убедительно, ну, а западня в западне вряд ли могла показаться привлекательной.
Мне показалось, что этажом выше кто-то осторожно переступил с ноги на ногу. Я не подал виду, а Ангелина не заметила. «Хеклер-Кох» без того был у меня за поясом, – больше противопоставить уличным агрессорам мне было нечего. О кулаках же своих после одной из стычек в стольном граде Киеве я стал менее высокого мнения. Они могли пригодиться разве что в честной потасовке и при многочисленных джентльменских оговорках, вроде тех, что запрещают пускать в ход ноги, метать в глаза песок, применять кастеты, цепи и кирпичи. Увы, все эти правила годились для прошлых веков, нынешняя генерация жила по иным кодексам. Как говаривал мой любимый Лермонтов:
«Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно…»
– Что ты говоришь? – Ангелина обернулась.
– Да так, ничего…
– Вот, чудной! Стихи бурчишь, задумываешься о чем-то.
– Все пройдет, – пробормотал я, – как с белых яблонь дым.
– Красиво! – одобрила она. Подумав, добавила: – Если картины ты действительно любишь, то тебе у нас понравится. Честно, честно! У нас отличная картинная галерея! Вот посмотришь и скажешь: хуже, чем у вас или лучше, – Ангелина с многозначительностью кивнула на потолок, подразумевая, очевидно, мой инопланетный мир.
– Милая моя! Если у вас нет КВН, Пушкина и Лермонтова, каким, интересно, образом, вы способны перехлестнуть нас в живописи?
Я не хотел ее обижать, но она все равно обиделась. В агатовых глазах Анны проблеснул сердитый огонек, меж бровей пролегла тоненькая складка. Наверное, не следовало задевать чужого патриотизма, но что поделаешь – мне по-детски хотелось сравнивать. Ее мир и мой. А потому с дотошностью шимпанзе я рылся в шкуре здешней культуры, выискивая блох и тщательно скрываемые проплешины. Увы, они здесь имелись – и в преизрядном количестве, чем я и пользовался с дерзкой беззастенчивостью.