…Машину пришлось припарковать на платной стоянке – просто так в центре встать было некуда. Лариса захлопнула за собой дверцу, сунула в окошко Глебу ключи:

– Держи. На случай, если надоест сидеть и вздумаешь пройтись погулять.

– Да нет, – возразил тот, лениво развалившись в кресле. – Я лучше посплю.

– Не выспался? – Лариса ласково провела рукой по его волосам.

– Да уж. Сама знаешь, кто в этом виноват, – Глеб поймал ее руку, на мгновение слегка сжал. – Ладно. Только давай быстрей, а то здесь самое пекло, поджарюсь, тебя ожидаючи.

– Я мигом.

Татьяна Сергеевна Весняковская оказалась весьма приятной дамой, почти Ларисиного возраста, может, чуть постарше. Она сидела за столом в просторном кабинете на третьем этаже. На ней было легкомысленное, открытое платье, что удивило Ларису, ожидавшую увидеть наглухо застегнутый форменный ворот и погоны на плечах.

Как и ожидала Лариса, беседа со следователем получилась короткой. Весняковская попросила ее еще раз повторить свой рассказ о том, как была сбита девочка, поинтересовалась, не видела ли Лариса в момент происшествия рядом других машин, подробно расспросила про зеленого краба на лобовом стекле и этим удовлетворилась.

Говорила Весняковская неторопливо, при этом ее симпатичное, немного одутловатое лицо с крупными веснушками на переносице оставалось спокойным и бесстрастным. Тщательно зафиксировав слова Ларисы в протоколе, она вежливо поблагодарила ее и пообещала, если понадобится, вызвать на следующей неделе.

Выйдя из кабинета, Лариса с облегчением вздохнула, стараясь прогнать тяжелые воспоминания, которые пробудила в ней беседа со следователем. Ей удалось это лишь отчасти, и то потому, что внизу в машине ждал Глеб. Лариса вздохнула и поспешила вниз по лестнице.

Глеб не спал, вопреки своему обещанию. В руке он держал трубку сотового телефона. Очевидно, разговор был серьезный, потому что Ларису, подошедшую сзади, Глеб не заметил, продолжая сосредоточенно слушать собеседника. Выражение его лица Ларису удивило и испугало – оно было точь-в-точь таким же мрачным и угрюмым, как вчера, на ступенях театра после репетиции.

Глеб увидел ее, слегка вздрогнул от неожиданности и почти сразу же нажал на отбой, не попрощавшись.

– Кто это? – с тревогой спросила Лариса.

– Да так, – он недовольно отмахнулся, – квартирная хозяйка. Решали кое-какие проблемы, – Глеб отвел глаза в сторону.

Лариса поняла, что он врет. Врет явно, неприкрыто и, что всего неприятнее, неумело.

В сердце тут же проник противный холодок. Что, собственно, она о нем знает? Они знакомы второй день, а она уже выдумала себе целую легенду про него, про его тяжелую жизнь, не может ни о чем другом думать. Право, стоит остановиться, пока не поздно, поглядеть на все трезво, открытыми глазами.

Глеб спрятал телефон в карман, откинул со лба темную прядь волос, сладко потянулся.

– Минут пятнадцать я все-таки поспал, – он улыбнулся. Ясно, открыто, чуть с озорством – как могут улыбаться только дети. – Ну, так мы едем, куда хотели, или нет? Лариса почувствовала, как знакомо, сладко начинает кружиться голова.

«Корь, – подумала она. – Мила права, это корь! Только бы без осложнений!»

Ему опять снился этот странный сон. Как всегда, он начинался со смутного, неопределенного ощущения тревоги, опасности. И как всегда, не возможно было понять, откуда грозит эта опасность. Он не мог предугадать ее, хоть и старался, изо всех сил старался, напрягал волю, упорно вглядывался в зыбкую темноту сновидения.

И оттуда, из мрака, навстречу ему, вновь выплывало т о лицо. Лицо, которое, наверное, будет видеться ему до самой смерти и никогда не оставит в покое.

Эти странные, затуманенные глаза, тонкие, пересохшие, вытянутые в ниточку губы, бледный лоб, покрытый испариной… Постепенно чернота вокруг тает, превращаясь в серый песок. Бесконечный, безграничный песок, сплошь покрытый оспинами начинающегося дождя. Болезненным изломом на мокром песке неловко вывернутая рука, бессильно вытянутые ноги в черных ботинках.

Видение набирает силу, становится все ярче и отчетливей, точно хорошо выдержанная в проявителе фотография. Все реальней взгляд страшных, пустых глаз, все неотвратимей кривая улыбка.

Он хочет что-нибудь сделать, со всех сил ударить кулаком по этому лицу, смять, растерзать тщедушную, жалкую фигуру, скрючившуюся на мокром песке. Но руки словно свинцом налиты, и нет ни малейшего шанса сделать ими хотя бы крошечное движение. Все тело немеет, голос застревает глубоко в горле. Он знает, что произойдет дальше, и это приводит его в такой ужас, что становится невозможно дышать. Опять на его глазах в бесчисленный раз свершится кошмар, и опять он не в силах будет остановить его!