– Да, но зачем столько крови? – уныло протянул Альберс. – Вы считаете это необходимым?

– Это то, что нужно, Ханс, – веско ответила режиссер, подавая руку штандартенфюреру. Тот мягко выдернул спутницу из окопа, и они зашагали дальше.

– А вы видели когда-нибудь настоящее сражение? – обратился к фройляйн Рифеншталь Курт.

– А вы? – она резко, даже чересчур резко остановилась и развернулась к Мееру так, что тот буквально налетел на женщину, едва не ткнувшись в ее губы своими губами.

И тут в наступающих сумерках сотнями огней полыхнули прожектора и софиты, высветив парочку на краю линии героической обороны. Лени отпрянула:

– Пойдемте, здесь нам больше делать нечего, – и она зашагала на свой командный пункт.

Слегка ошеломленный штандартенфюрер последовал за ней.

– А почему вы решили снимать этот эпизод именно ночью?

– Милая Лени, – напомнила Рифеншталь.

– Милая Лени, – охотно добавил Курт.

– Во-первых, дневной бой – в нем много жестокости и мало красоты. Я не хочу показывать ужасы войны. Я люблю красоту, – отвечала режиссер. – А во-вторых, это тяжелые съемки. Вы сами в этом убедитесь через несколько минут. Долгие репетиции, обновление пиротехники после каждого дубля и так далее.

– Понимаю, – кивнул штандартенфюрер.

– Зимой, как вы знаете, – продолжала Лени, перепрыгивая в темноте через воронки и рытвины специально изувеченного для съемок батальной сцены поля, – световой день очень короткий, и нам волей-неволей не уложиться в эти часы. В этих условиях лучше заранее планировать ночную съемку.

– Но когда же вы будете спать? – ужаснулся Меер. – Завтра с утра вы опять снимаете.

Они добрались до места, режиссер уселась в свое кресло и лукаво улыбнулась:

– В глубокой старости, милый Курт!

В наступающей темноте свет разгорался все ярче, заливая все вокруг неестественной белизной.

– Извините, Лени, позвольте последний вопрос? – робко нарушил тишину штандартенфюрер.

– Да.

– Объясните дилетанту: если предполагаются ночные съемки, то зачем нужно так много света? Ночь – это темнота. А я могу разглядеть почти каждую детальку на мундире, например, у господина Альберса!

Лени повернулась к нему и ласково улыбнулась:

– Видите ли, мой дорогой Курт, я училась у очень хорошего педагога-оператора. Так вот однажды мы снимали ночную сцену. Позже я продемонстрировала ему отснятый и проявленный материал. Он говорит – почему так темно? Я объясняю, что, мол, ночь, дорогой профессор, оттого и темнота. А он мне – так будьте любезны, фройляйн Рифеншталь, показать мне эту темноту!!! Вот так.

– Хорошие слова, – понимающе закивал штандартенфюрер.

– И прекрасный урок. А света много не будет. Мои операторы сделают прекрасную ночную картинку. Вот увидите, господин Меер.

– Я вам верю. И восхищаюсь вами, милая Лени! – восторженно промолвил штандартенфюрер.

Дело меж тем двигалось к кульминации. Операторы убрали ненужный пока свет, актеры заняли свои места, статисты развернулись в полки и дивизии. Все службы доложили о готовности, и Лени соизволила встать, словно командующий осмотрела панораму предстоящей баталии и скомандовала своему режиссеру-ассистенту:

– С богом! Начинаем!

В небо взвилась цепочка из трех сигнальных ракет, и мертвое доселе поле стало постепенно оживать. Громыхнули пламенем и дымом первые разрывы снарядов, по полю зашарили прожектора, из динамиков специальной машины, для пущего натурализма и вхождения в состояние, грянула канонада сражения, завыли невидимые бомбардировщики, залязгали гусеницы танков. Из артистических окопов велась сумасшедшая стрельба – то и дело в ночи полыхали яркими точками автоматные и пулеметные вспышки, над полем битвы взлетали и гасли осветительные ракеты. Канонада разрывов все нарастала, превратившись в сплошной гул, частые разрывы корежили поле, по темноте поля зачиркали дорожки трассирующих пуль, и наконец сквозь фантасмагорию боя донеслось многоголосое «Ja-a-a-a-a!!!» наступавших полков вермахта.

Штандартенфюрер стоял, словно пораженный громом, завороженно глядя на разворачивающиеся перед его глазами события искусственного – он это знал! – боя, ничуть не уступающего правдоподобием настоящему. Наверное, со стороны он выглядел идиотично, потому что Лени от души хохотала, а насмеявшись вдоволь, лениво махнула ручкой:

– Стоп. Никуда не годится. Ни к черту.

В небо взлетела цепочка красных ракет, и бой прекратился так же внезапно, как и начался. Все стихло, и режиссер фройляйн Рифеншталь села в кресло, ожидая своих «генералов от кинематографа», чтобы указать на недостатки и поставить новые задачи.

– Мало пороху. Добавьте зарядов, – это – пиротехникам. – Замажьте актерам лица. От вашего грима их лица светятся, словно рождественские фонарики, – это – гримерам. – Массовка ни к черту. Стадо флегматичных выродков, а не доблестные войска вермахта! Перед вхождением в бой пусть для тонуса присядут раз сто или побегают на месте. Мне нужен импульс! Страсть! Желание победы, а не тупое безразличие!

Подрывники старательно засыпали воронки и закладывали на их место новые шашки, операторы поправили свет, лица актеров старательно задули пылью, и через двадцать минут разогретая бегом на месте массовка снова рванула в безудержную атаку.