– Я никогда не слыл скрытным человеком, если только это не в интересах государства, – парировал штандартенфюрер, одновременно пресекая наскок фон Брауна на шахматной доске. – В ведомстве Гиммлера, нашего с вами непосредственного руководителя, существует множество различных служб и ведомств. Притворство и лицемерие в мои обязанности не входят.

– Вот и прекрасно! У нас складывается великолепная партия! – ракетостроитель снова передвинул фигуру, налил в свой бокал вина и поинтересовался: – А что вы еще знаете обо мне?

– После того что я увидел, господин барон, – штандартенфюрер с сомнением покачал головой, – боюсь выглядеть в ваших глазах смешным. Этаким наивным простачком. Очевидно, мое руководство не посчитало нужным знакомить меня с вашей биографией. Разве что – в общих чертах.

– Оно и понятно, – самодовольно хмыкнул фон Браун. – То, чем занимаюсь я, – не просто сверхсекретно. Таких аналогов в мировой науке еще нет, и, смею вас уверить, не скоро будет. Руководство страны прекрасно об этом осведомлено, поэтому засекречены не только результаты опытов, а и все инженеры и конструкторы, кто работает рядом со мной. Вы не поверите, Курт, – барон понизил голос до шепота, – но свои чертежи я прячу даже от своих бывших учителей!

– От Рудольфа Небеля или от Германа Оберта? – поинтересовался Меер.

– О! – изображая восхищение, фон Браун сложил губы в овал. – Очевидно, кое-какую информацию обо мне вам все-таки предоставили! – он задумался и покачал головой:

– Нет, господин Меер, они уже изжили себя. Вчерашний день. Когда-то, еще в начале тридцатых, я бы назвал их своими учителями. Тогда мы знали наверняка только то, чего мы не собирались делать. Мы не хотели заниматься ничем другим, кроме постройки ракеты. Но как будут выглядеть эти ракеты и для чего их можно будет использовать – было для нас таким вопросом, на который мы вряд ли могли бы ответить. Каждый из нас тыкался в темноте, как слепой котенок. Судьбе было угодно распорядиться так, что первым прозрел я. Открытие мое было насколько уникально, настолько и гениально. Пусть меня осудят потомки, но я не захотел дарить свои идеи миру.

– Вы подарили их войне, – коротко резюмировал штандартенфюрер.

– Что? А-а-а… Нет, я говорил о другом мире – о научных профанах, но вы правы – мое изобретение встало на службу Марсу.

– Не скромничайте, господин барон, – понимающе улыбнулся Меер, – ваше новое изобретение, работу над которым, насколько я знаю, вы заканчиваете, способно подвергнуть бомбардировке индустриальные комплексы Куйбышева, Челябинска, Магнитогорска, районы, расположенные за Уральским хребтом…

– …а также Нью-Йорк, Вашингтон и Лос-Анджелес, – закончил фон Браун мысль штандартенфюрера и несколько удивленно добавил:

– Значит, вы не такого уж низкого полета птица, как представляетесь!

– Да, господин барон, – вежливо отозвался штандартенфюрер. – Моя работа, и я в этом не сомневаюсь, конечно же, не настолько важна, как ваши изобретения, но секретов у меня тоже хватает!

– Не сомневаюсь! – ракетостроитель взял свой бокал и бодрым тоном провозгласил тост:

– За людей, чья работа не видна и никогда не будет оценена по заслугам!

Они чокнулись, выпили, и Меер, сделав выпад слоном, невзначай бросил:

– Ну, почему же неоцененной? Насколько я знаю, «Рыцарский крест к кресту за военные заслуги с мечами» вручал вам лично фюрер.

– Когда человек изобрел оружие, для которого абсолютно не важно, что на улице – лето или зима, день или ночь, солнце или туман, – в глазах ракетостроителя заблестели нехорошие хищные огоньки, – когда в любой точке планеты мужчина, возвращаясь вечером с работы, никогда заранее не может предположить, что он там увидит – дом или его жалкие развалины, когда жена, ожидая мужа, не знает, вернется ли он невредимым домой, – такое оружие делает мир хрупким и беспомощным. Я изобрел снаряд, перед слепой силой которого человечество бессильно! И награда фюрера – это всего лишь самая скромная оценка моего изобретения!

– Извините мне мою прямоту, барон, – с сомнением покачал головой штандартенфюрер, – но на англичан ваше оружие, как мне кажется, не производит того эффекта, о котором вы говорите.

– Дорогой Курт, – фон Браун недоуменно пожал плечами, – когда я работал над чертежами «Фау-2», поверьте, меньше всего я думал о том, как мое оружие подействует на англичан. Я создавал баллистическую ракету! Я по горло сыт прожектерством и недоказанными теориями! Мне плевать на шестую цифру после запятой в расчете траектории полета к Венере! Мне плевать, как будут отапливаться и обогреваться воздухом кабины корабля для полета на Марс! Мне совершенно безразлично, что Вальтер Гоман отдал этой шестой цифре годы жизни! Я – не теоретик. Я – практик. И я на деле осуществил то, о чем до сих пор говорят «невозможно». И мне, дорогой штандартенфюрер, совершенно безразлично, что мои ракеты будут доставлять – людей на Венеру или боеголовки к Лондону, – он перевел дыхание, отхлебнул вина и продолжал более спокойно: – Что же касается англичан… Я никогда не преувеличивал возможности своего детища. Тонна взрывчатого вещества – это все, на что оно пока способно. Пусть фюрер клянется и обещает сровнять британскую столицу с землей – мне до этого нет никакого дела, хотя в принципе – это возможно. Пройдет еще несколько лет, и мои ракеты смогут поднимать в воздух десяток тонн груза. Хотя, если верить этому ученому-еврею Эйнштейну, такой город, как Лондон, можно будет стереть с лица земли всего лишь одной-единственной «Фау-2», снабженной ядерным зарядом.

– Ну-у-у… – с сомнением протянул штандартенфюрер. – Это уж из области фантастики.

– Да? – барон добродушно хохотнул. – Мои ракеты – фантастика не только для вас, а даже для ученых. Признайтесь, господин Меер, полет в космос – для вас фантастика?

– Лет через сто, пожалуй, это будет возможно, – с долей скепсиса произнес Курт.

Вернер фон Браун вдруг наклонился к нему совсем близко и тихо, с жаром произнес:

– Хотите стать первым в истории человечества астронавтом?