На узкой полянке, на примятом папоротнике, покоился в ленивой полулежачей позе бледный, очень тощий человек неопределенного возраста, узколицый, голубоглазый. Никаких признаков пьянства, никакой татуировки - руки украшены лишь тремя золотыми кольцами. Вежливым жестом он показал нам место возле себя. Мы сели.

Минуту-две Командор спокойно, небрежно, чуть прищурившись, рассматривал нас.

– Чекисты! Переодетые чекисты!
– вдруг закричал он тоненько, почти по-женски.
– Сыщики!

Мы вздрогнули от внезапности, от этого визга, но тотчас же овладели собой, недоуменно переглянулись. Я пожал плечами. Словом, мы, кажется, выдержали испытание. Командор захохотал, закашлялся, длинное, ломкое тело его опять замерло на папоротниках.

– Я па-ашутил, - молвил он и улыбнулся кончиками губ.

Потом беседа наша стала более деловой. Командора интересовало, почему мы так долго промешкали. Наши новые союзники уже доложили и причину, сочиненную нами в пути, - натолкнулись на пограничников, пришлось утекать. Командор желал знать подробности. Я разложил карту.

– Ma-алчите! Ма-алчите!
– взвизгнул он и задрыгал ногами.
– Почему у вас?…

Он показывал на мое запястье, вылезшее из рукава, - на коже краснела ссадина от веревок. И у Корочки остался такой же след. Я забыл о них, совершенно забыл. Вот она как сказалась, наша неопытность.

– Ваши завязали, - проговорил я не совсем уверенно.
– Вы приказали им.

«А был ли такой приказ?
– думал я.
– Может, скрутили нас по собственному почину».

– Ах, да, абса-алютно правильно, - изрек Командор, не спуская с меня глаз.
– Что?
– встрепенулся он.
– Нет, я не приказывал. Соврали. Мужики, знаете, народ пугливый.

Приступ подозрительности как будто кончился. Командор с любопытством потянулся за картой.

– Ва-аенная. Где вы достали?

– Стащил на офицерских курсах.

Я подробно пояснял, как нам двоим удалось запутать преследователей, как охраняется граница, куда высланы поисковые группы и заслоны. Все это была, выражаясь нашим языком, легенда, но звучала она, должно быть, убедительно. Вообще мой бравый вид, планшетка, знание местности и военные познания произвели на Командора впечатление.

– Я лично глуба-ако штатский, - заявил он.
– А-аднако, как же вы Новикова, а?

Это свое «а», врастяжку и слегка в нос, он вставлял постоянно. Ободренный вопросом, я ответил:

– Сам виноват Новиков. Напоролся. Я не стал бы стрелять. Вынужден был.

– А-агарчительно. Наделали шума, напортили нам. И чем же вы его?

Я вынул свой пистолет. Отнимет или нет? В то же мгновение на ладони у Командора оказался маленький револьвер, сияющий свежей полировкой.

– Милая игрушка, - он подбросил револьвер.
– К са-ажалению, я не умею обращаться.

«Врет», - решил я.

Конечно, десятки вопросов мучили меня. Прежде всего о загадочном субъекте, который должен подать знак. Но не все сразу. «Терпение!
– сказал, я себе.
– Излишняя любознательность может только повредить. Пусть пока спрашивает Командор».

И он спрашивал. Пришлось рассказать ему все: про беглого курсанта Трофимова и про бывшего продавца сельпо Вальковского, разбазарившего товару на триста пятьдесят тысяч. Корочка застенчиво потупился при этой цифре, словно услышал похвалу, потом сказал:

– Один раз живем на свете, Командор. От зарплаты много ли удовольствия!

«Ловко, - подумал я, - актер!» Но Командору этого было мало; он жаждал подробностей, и Корочка так непринужденно, истово начал сыпать бухгалтерскими и торговыми словечками, что я опять пришел в восторг. Молодец! И мне показалось, он нашел общий язык с Командором. Сразу нашел!

Затем Командор спросил, что мы решили делать дальше. На это ответ был готов давно.

– Уходить, - сказал я.

– Куда?

– Туда, где нас примут.

Он поднялся, сделал несколько шагов в темноту и точно ухнул в яму.

– Пра-ашу!

Мы ощутили под ногами ступени и вошли в землянку. Командор зажег телефонный провод, подвешенный над столиком.

Я заметил: Тишка по знаку Командора оставил для кого-то порцию баранины и водку, к которой никто из нас так и не притронулся. Для кого?

Тишка не спит. Детские губы его шевелятся - молитву читает! Чудно слышать ее из уст юноши. Его сверстники там, на передовой, дерутся, чтобы не пустить фашистов в свой дом, а он - несмышленыш. Я уже говорил ему дорогой, и он, верно, вспомнил это сейчас и шепнул;