– Ты всегда был заносчивым, – вырвалось у Пертуи. – Старше меня, больше меня. В те времена, когда уважаемый маркиз… – он презрительно фыркнул, – с маркизой жили в своем красивом лондонском доме со своим сыном, слугами и прочее. Помнишь? Наши семьи постоянно ездили друг к другу в гости. Ты относился ко мне как к ничтожеству. С этого все и началось.

– Я относился к тебе как к ничтожеству? Когда такое было? Я прекрасно помню, как ты ныл, когда тебе не дали самый большой кусок пирога. Мне хотелось врезать тебе как следует, но моя мать учила меня быть вежливым с гостями. Я ненавидел, когда ты приходил, Джордж. Ты был самым жадным мальчишкой, которого я, к своему несчастью, знал. И потом…

– И потом! – закричал Пертуи и вскочил, но кабриолет под ним зашатался, и он снова сел. – И потом. Ты не забыл про крикет! Ты запретил мне прикасаться к твоей бите. А ты говоришь о жадности! Я был твоим гостем, но нет, маленький Джордж не должен прикасаться к драгоценной бите дорогого Роберта. Кто из нас жадный?

– Дурак, ты же разбил мою лучшую биту. Помнишь, как ты вышел из себя? Ты колотил ею по железным перилам крыльца. Было такое впечатление, что ее слон жевал. Почему ты это сделал, Джордж? Я забыл.

– Ничего подобного не было! Я ее даже не поцарапал!

– Джордж, мы с тобой спорим, как десятилетние мальчишки. Мы так весь день можем ругаться и ничего не решим. Успокойся, кузен.

Пертуи откинулся на спинку сиденья и сердито посмотрел на Роба.

– Оставим в покое все наши воображаемые детские обиды, – предложил Роб. – Давай-ка поговорим об этом деле: с моим прадедом и твоей прабабкой. Скажи, ради Бога, почему я виноват в том, что она была женщиной, а не мужчиной?

– Потому что ты не достоин быть маркизом, – с горе чью сказал Пертуи. – У тебя есть все мыслимые и немыслимые пороки, и ты гол как сокол. Я, в отличие от тебя, умею красиво одеваться, – он с сожалением посмотрел на свою пострадавшую одежду, – и не пью, и не играю в азартные игры. Я никогда не содержал ни одной любовницы, и никогда не дрался на дуэли. Я не швыряю на ветер все свое состояние. Я…

– Как же ты тогда проводишь свое время, черт побери? – спросил Роб, глядя на кузена с жалостью. – О, можешь не отвечать. Ты занимаешься часами, не так ли?

– А что в этом плохого? Что полезного ты когда-нибудь сделал?

Роб на минуту задумался. А что, в самом деле, полезного сделал он? Любил своих родителей, старался быть послушным сыном, решил спасти семью, выгодно женившись. Не так уж много, принимая во внимание всю свою предыдущую беспутную. Он рассмеялся немного смущенно.

– И я что-нибудь сделаю, я уверен, – кивнул он.

– Ты понял, о чем я говорил, – сказал Пертуи, самодовольно ухмыльнувшись.

– Даже если ты и прав, ты не сможешь унаследовать титул, – повторил Роб. – Я не могу изменить правила, Джордж, и ты это прекрасно знаешь. Я стану маркизом Флитом, если доживу, нравится тебе это или не нравится. Поэтому для чего срывать на мне свое зло?

Задумавшись над этим, Роб вдруг понял, что может чувствовать его кузен. Джордж не был таким красивым как Роб, и не спасали его ни галстуки, ни жилетки, сколько бы времени он на них ни тратил. Барышням он не нравился, потому что был скучным и педантичным, не умел вести легкой светской беседы. И среди мужчин у него было мало приятелей, потому что мужчины, как и женщины, считали его неинтересным человеком. Он не играл в карты, не заключал пари, не увлекался боксом, петушиными боями или скачками. Бедняга! Он, наверное, сможет найти себе жену, потому что его семья – богата. Но будет ли она любить его?

Роберт почувствовал, что его злость на Пертуи начала по немногую утихать.

Пертуи посмотрел на него, каждая черта его лица выражала неприязнь.

– Очень хорошо, – вздохнул Роб. – Я предлагаю оставить это все в прошлом, если ты согласишься. Мы никогда больше не станем искать встреч, но будем вести себя корректно друг с другом. У меня только одно требование, Джордж. Ты признаешь, что ты неправильно понял мою речь, обращенную к миссис Драмонд-Барел. Ты будешь всем рассказывать, что я внезапно заболел после «Олмека» и что болезнь, очевидно, и явилась причиной моего обморока. Это произошло на столько быстро после моего приезда в «Олмек», что у меня не было никакой возможности и слово сказать миссис Драмонд-Барел. Если хочешь, можешь признать, что ты сам сочинил эту «речь». Ты также везде будешь подчеркивать, что знаешь меня уже много лет, и что ты никогда не слышал, чтобы я говорил нечто подобное. Тебе понятно, Джордж?

– Но как же я это сделаю? – захныкал Пертуи. – Я стану лжецом.

– Ну?

– Роберт! Я не могу сделать этого!

– Думаю, что можешь. И думаю, что сделаешь. Думаю, что ты поймешь, что это лучше, чем Бедлам.

– Бедлам, – Пертуи смотрел в окно на дерево рядом с кабриолетом. – Ты не можешь отправить меня в Бедлам.

– Ты так думаешь? Ты хочешь попробовать?

– Но у тебя нет денег! Ты не сможешь подмазать кого нужно. А тебе придется заплатить, если ты захочешь устроить меня туда. Ты ведь сам знаешь.

– Возможно. Хочешь рискнуть? Я продам коляску, дом, если понадобится. Не забывай, у меня есть свидетели, которые охотно подтвердят, что видели тебя в невменяемом со стоянии. – Хорошо, – наконец согласился Пертуи. – Ради будущих добрых отношений между нашими семьями, я думаю, что смогу это сделать. Ты дашь мне время, да? Я не могу все исправить за один день.

– Скажем, через неделю.

– Неделя! Я не уверен, что…

– Через неделю, Джордж.

Пертуи долго смотрел на Роба.

– Неделя. И ты будешь в порядке, да? По-прежнему ни гроша за душой. Будешь размахивать своей воображаемой помолвкой с леди Элизабет, как флагом. Желаю тебе удачи.