– А как же… твоя фотография с дарственной надписью? – подозрительно спросила Александра Федоровна. – Почерк ведь твой.

– Подделка, – категорично заявил Сазонов. – За десять тысяч долларов и не такое можно нарисовать.

– Теть Шур, да за такое лавэ я… всю Доску почета в нашей ментуре обрисую! – горячо заверила Рита. – Я там таких слов понаписываю!..

– Шантаж это, мама. Неужели не ясно? – подвел черту Жулик.

– Слышь, Леха, я сегодня рядом с мусорней проезжала, – сообщила Пиляева. – Так вот: на розыскном стенде твоей «вывески» больше нет. Не думаю, чтобы тебя с розыска сняли… Но кому твоя фотка могла понадобиться – ума не приложу!

– Наверное, поклонницы украли, – отмахнулся Сазонов, поглядывая на мать.

Всю дорогу до города Александра Федоровна печально молчала, то и дело вздыхая. Жулик, знавший все материнские вздохи, определил безошибочно: добрая и наивная мама убеждена, что базарная проститутка беременна именно от него…

Стареющих блядей всегда терзает демон ненасытности, порождающий при сне разума двух родственных чудовищ: цинизм поступков и лживость слов.

Наташа Голенкова не считала себя слишком старой: ей было всего тридцать шесть. Однако приметы грядущего увядания были налицо. Глядя по утрам в зеркало, жена экс-мента обнаруживала у себя то седину в проборе, то новые морщинки у глаз, то шелушение кожи…

Надвигавшийся климакс заставлял вибрировать внизу живота тугую струну сладострастия. Беспощадное зеркало подсказывало: еще немного – и она вообще никому не будет нужна, даже козлу-мужу. Блядское естество требовало ежедневного подтверждения того, что она, Наташа, – очень даже еще ничего и что мужики на нее западают. Не все мужики, к сожалению, только один… Но зато какой! Толстый, красивый и очень-очень крутой, с погонами подполковника милиции. С Коробейником она теперь трахалась ежедневно, и поздние возвращения домой подталкивали стареющую профуру на примитивную и циничную ложь.

Грамотно лгать умеют лишь люди расчетливые, умные, с богатой художественной фантазией. Школьная медсестра не обладала такими полезными качествами, и потому объяснения регулярных опозданий звучали кондово и примитивно: «день рождения подруги», «троллейбус сломался», «медосмотр в младших классах».

Конечно, бывший оперативник прекрасно понимал, что супруга банально лжет. Но пока не спешил уличить ее в обмане. Эдуарду Ивановичу было теперь совершенно не до жены… Однако такое положение вещей не могло продолжаться вечно. Да и легкость, с какой Наташе удавалось впаривать Эдику про подруг, троллейбусы и медосмотры, способствовала полной потере бдительности.

…Наташа вернулась домой в десять вечера навеселе – перед тем как отвезти любовницу домой, Коробейник угостил ее в баре винцом. С мужем она столкнулась в прихожей. Эдик стоял одетый, снимая с ротвейлера поводок, – видимо, оба мента только что пришли с прогулки.

Появление Голенковой не вызвало у домочадцев никакой радости. Эдуард Иванович, взглянув сквозь жену, сумрачно поздоровался и отвернулся. Пес обнюхал Наташины брюки, тихонько зарычал и отошел в сторону. В последнее время Мент почему-то невзлюбил хозяйку: то ли проникся своим собачьим превосходством, то ли Эдик потихоньку науськивал пса… Как бы то ни было, Наташа поняла: муж наверняка не заинтересуется причиной задержки. Так что врать про плохую работу общественного транспорта не придется.

– Таньки еще не было? – быстро спросила Наташа и, повесив в прихожей сумочку, прошла на кухню.

– Наверное, у своей беременной подруги зависает, – нехотя отозвался Эдик. – Послушай… У тебя сигарет нету? А то я купить позабыл.

– В сумочке посмотри.

Она слышала, как муж прошел в прихожую, как вжикнул замком-«молнией»… На кухне он появился лишь через несколько минут. Едва взглянув на Эдика, супруга поняла: произошло что-то непоправимое. Глаза его остеклянились, лицо посерело, щека задергалась, кулаки сжались. Он тяжело дышал, и от напряжения желваков у него шевелились уши.

– Эдичка, что случилось? – испугалась Наташа.

Казалось, еще чуть-чуть – и Голенков бросится на жену с кулаками. Однако сработала ментовская выдержка. Эдик быстро уровнял дыхание, унял нервный тик и, скрипнув зубами, тяжело опустился за стол. Подперев щеку рукой, он с прищуром взглянул на супругу, закурил, окончательно отвердел лицом и в одночасье стал похожим на справедливого начальника детской колонии.

– Ты почему сегодня так поздно? – с вкрадчивой угрозой спросил Голенков. – Троллейбуса долго не было? Или медосмотр затянулся?

– С подругой заболталась… – севшим от страха голосом пробормотала Наташа, лихорадочно прикидывая: что могло так резко изменить настроение мужа?

– Имя и фамилия подруги, телефон, адрес, – воткнул бесстрастный вопрос бывший оперативник.

– Она на окраине живет… В микрорайоне. Новый дом, телефона еще не поставили, – мгновенно нашлась Наташа.

– А почему ты пьяная?

– Не пьяная, а всего лишь выпимши. Подруга винчиком угостила. За встречу.

– Та-а-ак… – взгляд Эдика был кинжально пронзителен, и Наташе стало совсем не по себе. – А косметика у тебя почему такая яркая? Для кого каждое утро перед зеркалом жопой вертишь?