— То, что вы говорите, очень неприятно для меня.

— Это почему?

— Потому что мне приказано прибыть в Сент-Квирин, не останавливаясь, и по самой кратчайшей дороге.

— Кто вам мешает?

— Вы. Не обманывайтесь притворным спокойствием, царствующим около нас. Уже около недели в этом лесу, в котором укрылось, как уверяют, несколько отрядов французских вольных стрелков, происходят постоянные битвы. Я дрожу при мысли оставить вас здесь с таким слабым конвоем, подверженную, может быть, какой-нибудь серьезной опасности, от которой горячо желал бы вас предохранить.

— Разве вы приметили какие-нибудь признаки, заставляющие предполагать?..

— Ничего не приметил, баронесса. Я принужден признаться, что все кажется мне совершенно спокойно, и признаюсь вам, это-то самое спокойствие и тревожит меня. Вы не можете себе представить, баронесса, смелость вольных стрелков; она превосходит всякое вероятие. Они ведут с нами ожесточенную войну и делают нам громадный вред. Дела дошли до такой степени в этом краю, что мы опасаемся их гораздо больше, чем регулярных войск. Они нападают на наши отряды повсюду, где встречают их, как ни были бы сильны эти отряды, и я признаюсь вам потихоньку, баронесса, что почти всегда они одерживают верх. Наша дисциплина не может предохранить нас от людей, которые ведут с нами войну из-за заборов, из-за кустов, и которых мы чаще всего примечаем только когда они нападут на нас и когда уже слишком поздно обороняться.

— Чего я могу опасаться здесь, в двух лье от Сент-Квирина, почти в виду аванпостов немецкой армии?

— Это правда, баронесса; но хотя наши войска занимают весь край, необходима величайшая осторожность. Вы непременно хотите остаться здесь?

— Я должна, любезный полковник.

— Ну, хорошо! Я не стану настаивать более, баронесса. Я оставлю вам весь мой конвой. Я отправлюсь один в Сент-Квирин. Когда исполню поручение, данное мне, я возьму с собою человек двести и вернусь к вам сюда. Дай Бог, чтобы предчувствия обманули меня и чтобы во время моего отсутствия, как оно ни будет коротко, с вами не случилось несчастья!

— Благодарю, полковник, но я думаю, что все эти предосторожности бесполезны. Что ни говорили бы вы там, край этот пользуется совершенным спокойствием.

— Повторяю вам, баронесса, это спокойствие, о котором вы говорите, и тревожит меня. Оно мне кажется неестественным. С этими вольными стрелками никогда не знаешь, в чем дело. Их бьешь, заставишь разбежаться, думаешь, что они очень далеко, и вдруг в ту минуту, когда думаешь, что отвязался от них, они как раз сядут на шею. Но позвольте, баронесса, — прибавил он, вставая, — почему вы не расспросили трактирщика? Может быть, этот человек мог бы дать вам некоторые сведения… Вы позволите мне расспросить его?

— Извольте, полковник.

— Эй! Трактирщик! — закричал полковник. — Подите сюда!

Трактирщик пришел.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Баронесса фон Штейнфельд назначила свидание в этом доме одному человеку, барышнику, по имени… Как зовут этого барышника, баронесса?

— Мейер. Это человек лет пятидесяти, немножко толстый, низенький; он должен был находиться здесь к трем часам.

— Не знаю, о ком вы говорите, сударыня. С утра у меня не было человека, похожего на того, кого вы описываете.

— Вы видите, полковник, я должна ждать. О! Он придет сию минуту.

— До скорого свидания, баронесса. Я велю приготовить все в Сент-Квирине для того, чтобы принять вас достойным образом. Вы увидите, что я хороший гоффурьер, — прибавил он, смеясь.

На этот раз, почтительно поклонившись баронессе фон Штейнфельд, он пошел к двери.

Однако, прежде чем переступил за порог, он опять передумал.

— Я не знаю почему, — пробормотал он сквозь зубы, — но мне кажется, что этот негодяй обманывает нас. Эй, Шмит! — закричал он.

Тотчас явился унтер-офицер.

— Я оставляю вам здесь двадцать пять человек конвойных. Велите немедленно окружить этот дом. Вы находитесь в распоряжении баронессы фон Штейнфельд. Поручаю вам беречь ее с величайшей заботливостью. Баронесса ждет одного барышника, который скоро должен явиться. Он один имеет право войти сюда после того, как вы удостоверитесь в его личности. Поняли вы?

— Понял, полковник, но…

— Что такое?

— Полковник, — почтительно сказал унтер-офицер, — позволите ли сказать одно слово?

— Говорите.

— Полковник, с тех пор, как вы в этом трактире, я стою у двери, как этого требует мой долг, и, следовательно, слышал, что вы сказали этому человеку, — прибавил он, указывая на трактирщика.

— Ну?

— Я слышал его ответ.

— Далее.

— Этот человек вам солгал.

— А! — сказал полковник, крутя усы. — Это как?

— Если, как он уверяет, никто еще не останавливался у него целый день, мне хотелось бы знать, какая это лошадь была привязана к воротам, когда мы приехали, и которую, приметив нас, этот человек поспешил отвязать и отвести в конюшню. Мне кажется, с позволения сказать, полковник, — прибавил унтер-офицер с боязливой улыбкой, — что лошадь-то не одна пришла в эту гостиницу и, конечно, не сама привязала себя.