– Но это же… – слегка даже задохнулся от удивления Лихарев.

– Невозможно, ты хотел сказать? Увы. Людям свойственны заблуждения. И не совсем людям – тоже. Мне порой кажется, совсем не люди подвержены тому же пороку.

Хитро подмигнул собеседнику, разминая в пальцах папиросу.

– О чем вы, Григорий Петрович?

– Знаешь, чтобы язык о зубы не бить лишний раз, я тебе почитать кое-что дам. А там и объяснимся… – и протянул Лихареву собственный труд, вложенный в советский конверт из сероватой крафт-бумаги. Специально пришлось по пути забежать на Центральный телеграф, благо недалеко.

– Это я у себя в почтовом ящике нашел, около полуночи, – счел нужным подчеркнуть Шульгин.

Ох, как он любил такие игры! Партнер сразу выбивается в безусловно проигрышную позицию, и смотреть, как он там барахтается, – милое дело.

Валентин, при всех его способностях, прочел письмо дважды. Сначала стремительно, как учили, охватывая за секунду содержание страницы целиком, потом медленно, едва ли не по слогам. Такое у Сашки сложилось впечатление.

Он успел выцедить рюмку, докурить папиросу, и теперь просто сидел, беззвучно постукивая пальцами по колену. «Главное, – внушал он себе, – не перестараться. Я тоже должен быть удивлен и поражен, не меньше его. Нет, гораздо больше. Просто за шесть часов, согласно типу личности, успел кое-что переварить, обдумать, избрать форму поведения. А на самом деле жадно жду, что он мне ответит. Шестакову ведь тоже куда легче и спокойнее остаться в круге собственных представлений, нежели очутиться в новом, непредставимом для материалиста мире. И то, что я говорил сейчас, – просто попытка сохранить хорошую мину… Я просто жажду, Валентин, чтобы ты меня разубедил…»

И написал эти мысли на своем лице.

Напрасно.

Лихарев бросил листки на стол. Было совершенно понятно, думает: «Какая же сволочь этот Александр Иванович. Обманул, да как цинично обманул два раза подряд».

Молчали, глядя друг на друга.

«Все-таки слабак Валентин. Упускает последний шанс. Шестаков – наивный человек по сравнению с тобой. Еще можно вкрутить ему какую-то убедительную трактовку, оставаясь в рамках интеллектуальных представлений тридцатых годов. Я бы постарался, а он сдался. Плохой резидент…». Шульгину вспомнился советский фильм «Вариант «Омега» с Олегом Далем в главной роли. Там герой в куда более проигрышной ситуации выиграл великолепно. Чисто. Как раз на пресловутых логических связях высших порядков. Лихарева подобному явно не учили.

– Значит, я делаю вывод, что все здесь написанное правда, – сказал Шестаков, едва ли не с болью в голосе. – Следовательно, друг мой, мы возвращаемся к вечеру в Сокольниках. Оттуда и начнем отсчитывать. Согласен?

Валентин нервно передернул плечами.

– Попробуем…

– Зачем пробовать? Ты попробовал задержать по приказу Сталина наркома Шестакова, бесчинствующего в тихой, приведенной к кладбищенскому спокойствию Москве. Ты моим словам не удивляйся, я и сам по себе, без всякого Шульгина, обучился в кают-компаниях вольномыслию. Мы там царя с царицей и Распутина всячески поливали, отнюдь жандармов и стукачей не опасаясь. Я был уверен, что самолично тебя разоружил и заставил со мной уважительно разговаривать. Оказалось – не совсем сам, что факта как такового не умаляет. Мне или нам ты однозначно проиграл. Из чего я делаю вывод, что и впредь никаких преимуществ тебе твое истинное положение не дает и не даст. Так?

– Ошибиться не боитесь, Григорий Петрович?

– Слушай, давай без этого. Я не боюсь ничего. В полном смысле. Особенно смерти. Как Марк Аврелий писал: «Мы с ней никогда не встретимся». А чем еще ты в состоянии меня напугать? Я вообще не для таких разговоров сюда пришел, – счел нужным Сашка смягчить накал разговора. – Хочу из второго источника получить разъяснение, что из написанного правда, что – полет фантазии, как строить наши дальнейшие отношения. «Войну миров» Уэллса я в детстве читал. Понятно, сейчас мы живем в более сложные времена, сказочка англичанина – примитив, а все же? Возьми карандашик, подчеркни в записке Шульгина одной чертой то, что правда, двумя – ложь. И обсудим. Согласен?

Когда за окнами неохотно рассвело, они пришли к предварительному соглашению. Партнер, вынужденный оправдываться, объясняться, да еще и уступающий противнику в классе, капитулировал. При том, что у Сашки еще оставалась пара тузов в рукаве.

– Хорошо, Григорий Петрович, пусть будет по-вашему. Я согласен помогать вам, хотя подразумевалось, конечно, обратное. Только скажите, а в чем именно?

– Во всем. Как можно понять из письма, никаких личных целей мы – странно звучит, правда? – не преследуем. Их просто нет. А у вас – есть. Хочешь – скажу попросту. Я, без всяких Шульгиных, аггров, форзейлей и иных потусторонних деятелей, желаю: первое – выжить, второе – сохранить за собой контроль над происходящим. Третье, если удастся – возвратить Россию к тому состоянию, в котором она находилась к началу нового, тысяча девятьсот семнадцатого года… Очень, кстати, мы его с большими надеждами встречали в гельсингфорсском кабаке на Эспланаде.

– Чего же там было хорошего, февраль на пороге и всероссийская смута? – искренне удивился Лихарев.

– Ерунду говоришь. На пороге была победа в величайшей из войн, Россия стала бы первой державой на двух континентах, учитывая присоединение Восточной Турции и аннексию Константинополя и проливов. В мире – третьей, но с хорошими перспективами. Если нашему народу хватило пассионарности после семнадцатого года пять лет воевать друг с другом, тот же энтузиазм, направленный вовне… Ты понял?

– Да, более-менее…

Лихарев в душе признал здравость слов и замыслов Шестакова. Его ведь тоже готовили к царской службе, а работа со Сталиным – это уже паллиатив.

– Сейчас можно это все восстановить. Запаса сил у страны достаточно, энтузиазма тоже, военное производство кое-как в порядок привели. Отчего же не попробовать восстановить историческую справедливость?

– Себя-то, Григорий Петрович, в какой роли видите? Диктатора, Верховного Правителя, вроде адмирала Колчака?

«Эх, знал бы ты лично того Верховного», – мельком подумал Шульгин.