– Ни в коем разе. Начисто лишен подобных амбиций, – ответил Шестаков.

– Так уж?

– Абсолютно. – Сашка уже начинал веселиться в обычной своей манере. – Максимум, на что я согласен, это роль «серого кардинала» при достаточно просвещенном правителе. Хоть и при нынешнем. У тебя вот пока не получилось…

Тем самым он дал Валентину понять, что записку Шульгина принял к сведению в полном объеме и больше не нуждается в каких-либо пояснениях. Разве так, по мелочи, касательно отдельных деталей.

Лихарев молча принял это условие.

– Так у меня и цели такой не было…

– Зря. Значит, считаем, я ее теперь ставлю. Заранее предупреждаю – захочешь сам стать вождем, препятствовать не буду, всемерно помогу. А до того – все доступные тебе силы и средства будешь использовать на поддержку моих планов. Как ты понимаешь, при попытке подстроить пакость любого рода она прежде всего обернется против тебя. Договорились?

Сказано было очень деликатно, так Шестаков, в контраст со своим другом и учителем Серго Орджоникидзе, склонным к грубости и рукоприкладству, предпочитал разговаривать с директорами заводов и начальниками главков. Этому он тоже научился у Власьева, старшего лейтенанта, умевшего любого матроса, унтера и мичмана поставить в тупик именно невероятной вежливостью и мягким юмором. Заодно и складкой губ, выражавшей, что это последний рубеж его терпения и терпимости, а дальше начнется такое, что любой корабельный «дракон» [41] рядом с ним покажется ангелом.

Лихарев, кажется, уловил эту грань.

– Вы позволите? – спросил он, потянувшись к бутылке собственного коньяка, и налил серебряные чарки под край.

– Хозяин – барин, – ответил Шульгин и продолжил поговорку, которую до конца мало кто знает: – Хочет – живет, хочет – удавится, – так что все в твоих руках.

Вопреки ожиданиям, убедить Сталина в необходимости личной поездки в Испанию труда не составило. Похоже, у него на это дело были собственные планы, удачно совпавшие с шульгинскими. А отчего бы и нет? Он сам в Гражданскую любил выезжать на фронты, иногда – чтобы на месте составить представление и реализовать собственные планы, иногда – чтобы противодействовать линии Троцкого, который, как Иосиф Виссарионович вовремя понял, начал забирать излишнюю силу и авторитет в войсках.

В данном случае убивается сразу масса зайцев: испытать в серьезном и окончательном деле человека, с которым он решил поделиться властью и одновременно внушавшего ему подсознательное, неизвестно откуда идущее недоверие. Окончательно докажет свою нужность и преданность или… Или посмотрим.

Заодно навести порядок среди военных, которым Сталин тоже не совсем доверял, хотя бы потому, что в самый интересный момент они оказались вне сферы досягаемости. Кое-кого удалось вызвать на родину и расстрелять по делу Тухачевского и компании, а иные пока остаются там – воевать, причем, как выяснилось, делают это плохо. Плохо воюют, плохо советуют, зарабатывая при этом славу и ордена, а главное – оставляют себе неподконтрольную партии возможность геройски умереть или сбежать. Непорядок.

Испанским товарищам тоже пора дать укорот. Распоясались, понимаешь, вообразили себя творцами мировой истории. В СССР, получается, революция давно закончилась, рутина овладела, чиновничье государство образовалось, а там у них романтика и светлые горизонты! До чего дошло – молодые поэты из ИФЛИ [42] свободно с трибун возглашают: «Прочту стихи, прощусь с любимой, уйду в Испанию мою…»

Нет, красавчик, не в Испанию ты уйдешь, а куда прикажут. В Магадан, в Монголию, на Луну – по комсомольской путевке или по приговору, не суть важно, главное – «пойдешь», а не «уйдешь». От нас никто добровольно не уходит, разве что в могилу. Как вот Аллилуева, вспомнил он вдруг жену, пригорюнился и оттого еще более озлобился.

Хорошо, пришлю я вам товарища Шестакова с неограниченными полномочиями. Он всем устроит веселую жизнь – и советским советникам, и «братьям по классу». Чекистской бригаде показал «кузькину мать» и вам покажет. Подумать только – комиссары Коминтерна позволяют себе руководить нашими военпредами, решают, где и как использовать интербригады и советскую технику! Да что такое этот Коминтерн? Ленин по глупости создал эту никчемную организацию, а мы до сих пор терпим! Ну, ничего, подождите, недолго осталось… Корреспондент «Правды» якшается с троцкистами, в своих репортажах расставляет акценты и делает непрошеные выводы. Партии советует, как себя вести! Долорес, объявив себя «Пассионарией», лично решает, кто мне друг, кто враг! А я, к слову, гораздо большую симпатию испытывал к Буэновентуре Дурутти. Анархист, зато прекрасный мужик, отважный и красивый. Махно тоже был анархист, а как воевал! Убили! Зачем убили? Чтобы не мешал коммунистам с социалистами интриги крутить? С этим тоже разберемся.

А уж немцы, итальянцы и прочие англичане! – тут Сталин вообще с трудом сдерживал эмоции.

– Вы совершенно правы, товарищ Шестаков. Если мы там, в Испании, сумеем поставить наших врагов на место, на восточноевропейском театре им долго не захочется проявлять свою агрессивность. Так что любые затраты и потери окупятся сторицей. Может быть, мы вас тоже маршалом после этого сделаем. Хотите стать маршалом? – пытливо прищурил глаза вождь.

– Честно говоря – совершенно об этом не думал. Да и какой из меня маршал? Я вам признаюсь, товарищ Сталин, море до сих пор снится. Я ведь в восемнадцать лет добровольно на флот пошел. А плавать по-настоящему всего два года довелось…

– Понял вас, товарищ Шестаков. Так, может, – наркомом ВМФ?

– Тоже не совсем то. – Сашке показалось, что сейчас наступил очередной решающий момент. Сталин, с одной стороны, его прощупывает на предмет уяснения амбиций, а с другой, возможно, от души старается понять, чего на самом деле хочет человек, которому он вверяет громадные полномочия.

– Я бы, если возможно, Тихоокеанским флотом попробовал поруководить.

– Таким маленьким? И так далеко? Откуда такая скромность?

– Цусиму забыть не могу. Я тогда уже в довольно разумном возрасте был, когда она случилась, отчего через десять лет морскую службу избрал, а не любую другую.