Ее вилка остановилась на полпути ко рту.

– Я напоминаю тебе мать?

– Да. У нее был острый ум. И острый язык тоже. Я говорил тебе, она не считала дураков блаженными. Но в душе она была мягка, как пуховая подушка. – Он взял кусок жареной свинины и добавил с набитым ртом: – Она тоже была красива.

Энни нашла укрытие на несколько секунд в нарезании мяса, за это время она привела в порядок свои мысли и выражение лица. Мысль Кристи о том, что у нее был острый ум, ей понравилась, а то, что он считал ее мягкой внутри… она не знала, как с этим быть. Ей это показалось тревожным и необъяснимо трогательным. Конечно, это правда, но она не думала, что кто-то это знает, даже он. Мягкость может так легко перейти в слабость… Ей казалось, что жизнь с Джеффри сделала ее жесткой и твердой для окружающих.

У Кристи был вид «встревоженного льва», как она это про себя называла, брови благородно нахмурены, ясные голубые глаза изучающе смотрят на нее. Она заговорила беспечно:

– Ну, свою мать я не помню, но ты ни капельки не похож на моего отца, так что не могу вернуть комплимент. Если это был комплимент.

– Я думаю, это был комплимент, хотя я тебе сказал об этом не для того, чтобы польстить.

– Нет, – подтвердила она, – ты бы не стал мне льстить.

Он фыркнул.

– А тебе хотелось бы этого? Я готов рассыпаться в цветистых комплиментах, если тебе это нравится. Ну как, можно начинать?

– Это не обязательно.

Его стихов, подумала она про себя, хватает для этого с избытком.

Казалось, Кристи почувствовал облегчение.

– Что же я тогда могу сделать? – спросил он, улыбаясь ей простодушно, как всегда. – Что может заставить тебя встать на мою точку зрения?

– Я думала, мы не собираемся говорить на эту тему.

– Я не спорю, просто спрашиваю. Серьезно, что может тебя поколебать? Мне кажется, у меня с тобой ничего не получается.

О, Кристи, если бы ты знал!

– Хорошо, – медленно произнесла Энни, как бы раздумывая. Он наклонился ближе. – Во-первых, ты мне можешь показать все остальное в доме. Я не видела второй этаж. Я не видела комнаты, где ты спишь.

– Итак, ты, может быть, выйдешь за меня, если тебе понравится моя спальня?

– Никогда заранее не знаешь. – В ее голосе послышалось призывное воркованье.

Откуда только берется это бесстыжее поведение?

– Я думаю, что должен использовать свой шанс, – сказал он серьезно, но его глаза наполнились весельем. – Сразу после этого попьем кофе.

– Лучше прочти «Отче наш» пару раз, преподобный. Для твердости духа.

– «Отче наш» не поможет. Лучше устрою крестный ход.

Кофе они взяли с собой.

По дороге Кристи показал Энни свою бывшую детскую комнату, чьи несравненные достоинства он не мог обойти вниманием, явно намекая на то, что их собственные дети могли расти здесь в довольстве и безопасности, но вслух ничего не сказал, явно опасаясь новой отметины на плече.

Когда они пришли в спальню, Энни взяла подсвечник и начала обходить комнату, оставив его подпирать дверь. Стены были покрыты обоями в бело-зеленую полоску с изображением какого-то весело вьющегося растения. На полу лежал толстый ковер, ярко-зеленые шторы висели на окнах – на двух окнах, комната была угловая и выходила на юго-восток. Мебель была старая и темная, но не мрачная. Массивная кровать с балдахином была накрыта белым покрывалом поверх разноцветного стеганого одеяла; солидная, прочная, устойчивая, нерушимая – идеальная кровать для Кристи. Она могла прожить всю жизнь, ложась отдыхать каждую ночь на эту кровать. Что это ей в голову взбрело: она же не собирается за него замуж? Иногда она об этом забывала. Ей пришлось собраться с силами; если это обольщение, то надо было догадаться с самого начала, кто кого обольщает.

– Слишком роскошное ложе, тебе не кажется? Я полагала, ты спишь на голых досках, а для украшения служат только иконы.

Кристи воздел руки и терпеливо улыбнулся, приподняв бровь. Он был в черном, не в сутане, а просто в черном сюртуке и брюках и простой белой сорочке. У нее появилась неодолимая привычка любоваться его сильным, стройным телом, широкоплечим и поджарым, его золотистыми волосами, чертами лица, серьезными глазами.

– Ты смешиваешь священников англиканской церкви с римско-католическими монахами, – объяснил он терпеливо. – Как видишь, у нас тут есть все мыслимые удобства.

– Мм. – Энни отвела глаза и осмотрела комнату еще раз. Дверь его гардероба была приоткрыта. – Можно? – спросила она лукаво, и он дал разрешение, махнув рукой.

У него было еще три пальто, четыре плаща, две пары брюк – все чистое и тщательно выутюженное. Заслуга миссис Ладд, подумала она. Башмаки и сапоги для верховой езды ровно стояли на полу гардероба, с вешалки свисало несколько галстуков. Она рассмотрела бюро, еще одно массивное изделие из темного красного дерева; на его чистой поверхности лежали гребень и щетка, стопка чистых носовых платков и маленькая шкатулка со скромным набором ювелирных изделий: серебряные запонки; две булавки для галстука (одна с жемчужиной, другая с гранатом) и массивное кольцо с печаткой.

– Твои родители?

Энни указала на две акварельные миниатюры в рамках, и Кристи кивнул. Она наклонилась ниже. Так вот он, знаменитый старый викарий, о котором она не слышала ни одного недоброго слова. Она думала, что он будет похож на Кристи, но нет; он был темноволосый, хрупкий на вид, на портрете выделялись только его глаза, светло-карие, проницательные и удивительно добрые. Кристи испытал сильное влияние этого человека, может быть, даже стал викарием из-за него. Глядя на портрет, Энни подумала, что понимает почему.