Так и вижу за всеми известными и неизвестными антиправительственными вылазками охотничью повадку одного партийного идеолога….

Я спрашивал пост-фактум Николая Ивановича, возглавлявшего общественный редсовет “Правды”: что вы, член Политбюро, предпринимали, чтобы не допустить такого-то решения? Как оно вообще разрабатывалось и принималось?

— Сейчас уже не всё помню. Заседания Политбюро отнимали почти целый день, а у председателя Совмина, как вы понимаете, множество неотложных дел. Обычно, когда вопрос не касался лично меня, я просматривал текущие документы.

Вообще-то атмосфера на заседаниях ПБ была вполне демократичной. Можно было высказываться, возражать. Но большей частью вопросы, а значит и ответы на них были проработаны заранее. И все же, когда дело касалось сложных проблем, подготовленные аппаратом документы возвращались на доработку….

Интересная деталь: судьба Николая Ивановича Рыжкова выносила его на гребень общественного внимания как раз во дни тревог и потрясений. В Армении воздвигнут памятник ему за личное мужество и государственную мудрость во время трагического землетрясения в Спитаке. Что особенно дорого: в годы, когда памятники истории нередко свергают с пьедесталов, когда серной кислотой забвения вытравляют из нашего прошлого все знаки и признаки проявления дружбы, сопереживания и соучастия в благородных делах всех народов Советского Союза, этот жест армянского народа вселяет оптимизм.

Н.И. Рыжков в числе первых руководителей союзного государства приехал вместе с Егором Кузьмичом Лигачевым и в район Чернобыльской катастрофы. Не стану судить, сколь верны или неверны были их выводы о причинах и масштабе крушения благостной легенды о мирном атоме. Но личное мужество несомненно и заслуживает уважения.

Именем Рыжкова отмечена и история нашей, народной памяти о ратном сражении на Прохоровском поле — одном из славных полей памяти на несокрушимой Российской земле.

Впрочем, я, кажется, отвлекся. Но ведь история — вопреки агитпроповским наставлениям сталинского периода — это не только события, но и имена.

Вернемся к Чернобылю.

Сейчас не время называть имена всех конкретных “вождей” и исполнителей их воли — всем, как говорится, Бог воздаст. Поговорим о тенденциях, о том, что вело людей, даже далеких от политики, к неизбежному выводу: авария Чернобыля была неизбежной.

Авария КПСС и СССР — тоже.

Еще несколько цитат из газетного интервью, сохранившихся в моей записной книжке (сейчас они звучат как фрагменты наскальных надписей давно минувших дней):

“Кто утверждал руководящие кадры в министерство (атомной энергетики. — А.И.)?Кто утверждал директоров и главных инженеров АЭС? Это же номенклатура. А где утверждали политику размещения блоков, тип реакторов?”

В интервью названы фамилии, но мы с вами их опустим, оставим только некую общность проводников партийной линии. Один получил орден Октябрьской революции и повышение по службе “за ликвидацию аварии на ЧАЭС”, хотя по прежней должности обязан был предотвратить аварию. Бывший секретарь Припятского горкома КПУ (именно в Припяти и работали и жили мирные атомщики) стал работником Киевского обкома партии…. А бывший директор ЧАЭС “сидит! Но разве он рапортовал Брежневу об очередномдосрочном пуске блоков ЧАЭС? Нет! Это делал секретарь Киевского обкома, и кинохроника сохранила эти кадры”.

Добавлю: этот секретарь позже стал руководителем аппарата президента СССР.

Но, повторяю, суть не в именах, а в системе, которая раздражала буквально всех, когда директор берет на работу “тех, кого укажут партийные чиновники. А главное, тот, кто руководил Брюхановым (директором ЧАЭС. — А.И.), кто велел пускать блок 31 декабря, принимать кого-то на работу, ни за что не отвечал, но мог легко исключить его из партии и снять с должности”.

Насколько крепка оказалась эта “партийная” линия, насколько прочно въелась в плоть и кровь аппаратчиков и вождей, показали как раз события последних лет перестройки. Уже вычеркнутые из Конституции СССР,уже сдавшие партийные высоты руководящие органы КПСС буквально до 20-24 августа 1990-го все утверждали и утверждали на должности и посты не только секретарей партийных комитетов, но и командиров ракетных частей и атомных подводных лодок, и худруков театров и киностудий…. Одновременно заявляя, что партия переходит на политические методы работы, не вмешивается в хозяйственные дела и т.п.

Это напоминает почтимейерхольдовские эксперименты в народном образовании первых лет Советской власти, когда внедрялся бригадный подряд, — простите, метод обучения. Экзамен за всю бригаду (группу) сдавал бригадир, часто он один и занимался учебой, а остальные — кто чем. Вот так и партия, взявшая на себя роль бригадира, отдувалась за всё и всех, но и без нее практически не могли решаться никакие, подчас самые примитивные, обыденные вопросы.

В этом замкнутом круге и застал ее август 1991-го. Система угнетала, в ее сломе виделось многим спасение и благодать.

Вспоминаю свои первые впечатления от поездок в Ленинград и Свердловскую область в 1989 — 90 годах по командировке “Правды”. Это, пожалуй, две самые приметные вехи начала моей работы на посту редактора партотдела газеты. Дружеский и вполне официальный наказ руководства “Правды”, да и ЦК: надо защищать партию!

Вот ведь как оборачивались события! “Искра” — первая общероссийская газета РСДРП — положила начало созданию партии. “Правда” выступала ее идейной наследницей, помогая компартии решать все новые и новые задачи. Теперь вот надо было КПСС защищать. Но айсберг уже перевернулся. “Правда” все более и более подпадала под жесткий диктат партийного аппарата, который сам нередко становился тормозом для назревших перемен. От кого же надо было защищать партию?