А Москва тем временем отмечала первый праздник Победы. Центром торжества оказалась Красная площадь. Сюда, в исторический центр столицы и всей страны, откуда в ноябре 1941 г . прямо с парада его участники уходили сражаться на подкатившийся почти к городским окраинам фронт, нескончаемым потоком шли москвичи и гости столицы. Люди кричали «Победа!», обнимались, пели песни и приветствовали всех, кто носил военную форму.

И так продолжалось до поздней ночи, когда ровно в 12 часов вместе с боем курантов Спасской башни небо озарилось разноцветными сполохами ракет.

Под раскаты этого праздничного салюта, в атмосфере всеобщего ликования, с лихвой перекрывшего не очень-то видимые миру слезы миллионов овдовевших, осиротевших, потерявших на войне самых дорогих и близких, как-то незаметно отошел в сторону, а потом и вовсе укрылся в архивной тени самый важный вопрос – вопрос об обескураживающе великой цене достигнутого.

Между тем в этот же день в Берлине тот же самый, но одетый исключительно в военную форму народ, чуть-чуть отоспавшись и отдохнув, искренне радовался, что войне конец, что живы, здоровы и скоро отправятся по домам. С самого утра во всех частях и соединениях 3-й ударной армии шли массовые митинги, посвященные празднику Победы. В этой суете уже не столь плотно занятый управлением войсками Переверткин нашел время, чтобы побеспокоиться о правильном хранении имеющейся в его корпусе реликвии. По его распоряжению Знамя было снято с купола и заменено дубликатом. Объясняя свое решение Военному совету армии, генерал в своем донесении от 9 мая сообщал: «Знамя, водруженное над Рейхстагом 30 апреля 1945 г ., я приказал хранить и прошу ходатайства перед Маршалом Советского Союза тов. Жуковым, чтобы делегация 1-го Белорусского фронта, 3-й ударной армии и 79-го ск смогла лично вручить это Знамя Победы в Кремле или другом месте нашему великому вождю, любимому маршалу Иосифу Виссарионовичу Сталину» [119] .

Судя по всему, инициатива командира 79-го корпуса наверху положительного отклика не нашла. Сыграла ли здесь тормозящую роль вышестоящая генеральская зависть – «Ишь, высунулся к Верховному со своим трудовым подарком» – или жуковское ощущение сомнительности всей этой истории с водружением – не суть важно. Существенно то, что предложение было отвергнуто.

Однако на статус стяга № 5 как единственного достойного именоваться Знаменем Победы это не повлияло. Во всяком случае, в глазах командования армии.

А как же? Ведь именно Военный совет 3-й ударной его и «родил»!

После этого на армейском уровне вопрос о первенстве и водрузителях, не успев заостриться, тут же в соответствии с начальственной логикой и решился: кто при главном знамени, тот и герой.

Не случайно тонко чувствующий ситуацию полковник Ф. Зинченко уже на следующий день вдогонку за наградным листом на М. Егорова направил представление и на М. Кантарию. Причем заметим, сделал это, вроде бы дерзко нарушив строго установленный порядок: отправив документ через головы своего начальства – командиров дивизии и корпуса – прямо в штаб армии только за своей личной подписью. Понятно, конечно, что на самом деле такая дерзость была подкреплена звонком сверху.

Единственной закавыкой после этого оставалось лишь место и время водружения. Но тут, так сказать, на самый крайний случай, у командования 3-й ударной армии имелся сильный ход с ими же рожденной датой «14.25, 30.04.45».

Да! Это время «взятия Рейхстага с красным флагом на куполе» не соответствовало действительности. Но жуковского гнева уже можно было не опасаться. Ведь преждевременный доклад был легализован и утвержден в приказе № 6 к войскам 1-го Белорусского фронта.

А под приказом стояла собственноручная маршальская подпись…

Между тем самого Жукова одолевали серьезные сомнения. На столе у него уже лежали представления на добрых три десятка «самых первых». Просмотрев документы, где время водружения «гуляло» от «14.25» до вообще никакого, а знамена прыгали по всему зданию Рейхстага, маршал сурово окаменел лицом и распорядился: к званию «Героя» никого не представлять, пока не разберемся и не будем иметь полную ясность, кто же все-таки действительно достоин.

В результате – до выяснения – приказом войскам 1-го Белорусского фронта от 18 мая 1945 г . всех соискателей наградили орденом Красного Знамени. И надо признать – поступили мудро. Все солдаты и офицеры, задействованные в первом эшелоне, сражались, все рисковали жизнью, проявив мужество и героизм. А кто был первым и кому не довелось, кто был в общей группе героев, а кто отличился особо – вопрос, требующий разбирательства и, стало быть, времени. В результате на первом этапе ни истина, ни справедливость особо не пострадали. Если отбросить нескольких явно сомнительных, в число отмеченных попали почти все, кто отличился, сражаясь в первых рядах, и сыграл особую роль во время штурма. Это были командиры трех наступавших на Рейхстаг батальонов, маковская «четверка» и другие бойцы двух штурмовых групп во главе с их командирами (Маковым и Бондарем), а также разведчики группы Сорокина.

Впрочем, двое особенных проявились уже тогда. Это были М. Егоров и М. Кантария. Ордена Красного Знамени им оформляли на день позже, отдельным приказом, причем не по войскам 1-го Белорусского фронта, а по самой 3-й ударной армии.

Ничто так не придает мифу правдоподобность, а значит гарантирует ему долгую жизнь, как реальные предметы и люди.

И хотя изначально для властей в таком обществе, как советское, и то и другое относилось примерно к одной и той же степени одушевленности, некоторые сложности возникли даже с предметами.

Довольно резво было запущенный в 3-й ударной армии процесс канонизации Знамени Военного совета с переводом войск на режим мирного времени стал как-то затихать. К тому же со временем хранившийся в штабной тиши оригинал стал все больше заслоняться развевающимся над Рейхстагом дубликатом. Чисто внешне последний от своего «старшего товарища» под номером пять отличался лишь тем, что серп и молот со звездочкой размещались на нем не на левой стороне вверху, возле древка, а в самом центре. По большому счету это, конечно, ничего не меняло, потому что, по сути, они оба были «дубликатами». Но, как мы уже видели, не для высших командиров 3-й ударной и, в частности, Переверткина, по распоряжению которого данная замена была произведена 9 мая. Как раз на следующий день появился приказ командования фронта о передислокации 3-й ударной армии в район Эберсвальде. В его исполнение почти сразу же командиры начали передачу своих участков в Берлине – в том числе и района Рейхстага – соединениям 5-й ударной армии. При передаче в акте было оговорено, что бесценная реликвия, естественно, «уходит» с 3-й ударной. А дубликат остается над Рейхстаговским куполом. В месте новой дислокации Знамя Победы было передано на хранение туда, где находилось еще до водружения, то есть в 756-й стрелковый полк. Но пока оригинал скромно стоял в штабе у Зинченко, гордо реющий дубликат со всех сторон снимали фоторепортеры, которые своими историческими снимками просто усеяли газетные полосы и журнальные страницы. В сознании масс – и соответственно его новых опекунов из 5-й ударной – Знамя Победы стало все больше отрываться от его конкретных водрузителей, на что командованию и политорганам 3-й ударной было, конечно же, больно смотреть.