Шрифт:
— Вы… вы… — ошеломленно забормотал он.
А Вильсон заблеял, потрясая своей единственной рукой, тыча в него пальцем:
— Вы! Вы! Ведь вас же арестовали! Шолмс сам мне об этом сказал. Когда он ушел, вас окружали Ганимар со своими тридцатью полицейскими.
Люпен, скрестив руки на груди, возмущенно проговорил:
— Вы что же, думали, я дам вам уехать, не попрощавшись? После таких приятных дружеских отношений, которые у нас с вами сложились? Да это было бы просто невежливо. За кого вы меня принимаете?
Раздался свисток.
— Ладно, прощаю вас. Вам ничего не нужно? Табак, спички… Есть? А вечерние газеты? Там вы найдете все подробности моего ареста и вашего последнего подвига, мэтр. А теперь до свидания, счастлив, что с вами познакомился… правда, счастлив! Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, то буду рад…
Он спрыгнул на перрон и захлопнул дверцу.
— Прощайте! — Помахал он за окном платком. — Прощайте! Я напишу вам… И вы тоже пишите, хорошо? Как ваша сломанная рука, господин Вильсон? Буду ждать от вас обоих вестей… Ну хоть открыточки посылайте время от времени! Мой адрес: Париж, Люпену… Этого достаточно… Марка не нужна… Прощайте… До скорого…
Часть вторая
ЕВРЕЙСКАЯ ЛАМПА
Глава первая
Херлок Шолмс и Вильсон устроились справа и слева от большого камина, протянув ноги к уютному огню.
Короткая вересковая трубка Шолмса с серебряным кольцом погасла. Он вычистил остатки золы, набил ее снова, прикурил и, прикрыв колени полами своего халата, принялся выпускать к потолку колечки дыма.
Вильсон глядел на него. Он глядел, как собака, свернувшись клубком на ковре, смотрит на хозяина, круглыми глазами, не мигая, тем взглядом, в котором таится лишь одна надежда: не пропустить долгожданного жеста. Нарушит ли молчание хозяин? Откроет ли секрет своих раздумий, пустит ли в царство умозаключений, куда, как казалось Вильсону, путь ему был заказан?
Шолмс молчал.
Вильсон отважился начать разговор:
— Настали спокойные времена. Ни одного дела, которое мы могли бы раскусить.
Молчание Шолмса становилось все упорнее, а колечки дыма — все круглее и круглее, и если бы на месте Вильсона оказался бы кто-нибудь другой, то давно бы догадался, что друг его получает глубочайшее удовлетворение от таких хоть и мелких, но все равно приятных успехов в минуты, когда мозг освобождается от всяких мыслей.
Отчаявшись, Вильсон встал и подошел к окну.
Вид улицы, текущей мимо мрачных фасадов домов под черным небом, с которого яростно струились противные потоки дождя, наводил грусть. Проехал кэб, за ним другой. Вильсон на всякий случай записал в блокнот их номера. Кто знает, может, и понадобится когда-нибудь.
— Смотрите! — вдруг воскликнул он. — К нам идет почтальон!
Слуга проводил его в комнату.
— Два заказных письма. Распишитесь, пожалуйста.
Шолмс расписался в книге и, проводив почтальона до дверей, вернулся, распечатывая одно из писем.
— У вас очень довольный вид, — спустя некоторое время заметил Вильсон.
— В этом письме содержится довольно интересное предложение. Вы так просили какого-нибудь дела, так вот оно. Читайте.
Вильсон стал читать:
«Месье, зная о Вашем опыте, прошу Вас о помощи. Я оказался жертвой весьма крупной кражи, и все предпринятые до сих пор поиски не привели пока к ожидаемому результату.
Посылаю Вам с этой почтой газеты, из которых вы узнаете все об этом деле, и если соблаговолите взять расследование на себя, предоставляю в Ваше распоряжение свой особняк. Прилагаю подписанный мною чек, в который по своему усмотрению прошу Вас вписать сумму, необходимую Вам на дорожные расходы.
Не откажите в любезности телеграфировать свой ответ и примите, месье, уверения в моем глубоком к Вам уважении.
Барон Виктор д'Имблеваль.
Улица Мюрильо, 18».
— Ха-ха! — захихикал Шолмс. — Все складывается как нельзя лучше… маленькое путешествие в Париж, а почему бы и нет? Со времени того самого поединка с Арсеном Люпеном у меня так и не было случая съездить туда. Вовсе не откажусь поглядеть на столицу мира в несколько более спокойной обстановке.
Он разорвал чек на четыре части, и, пока Вильсон, чья рука не приобрела еще былой гибкости, довольно резко высказывался по поводу Парижа, надорвал второй конверт.
В тот же миг он, не сдержавшись, раздраженно хмыкнул, лоб его прорезала морщина, не исчезавшая все время, пока Шолмс читал письмо, а потом, смяв, скатал в шарик и зашвырнул в угол.
— Что? Что такое? — в ужасе вскричал Вильсон.
Он подобрал шарик, развернул его и со все нарастающим удивлением начал читать:
«Мой дорогой мэтр,
Вам известно, с каким восхищением я к Вам отношусь и насколько дорожу Вашей репутацией. Прошу Вас поверить мне и не заниматься делом, об участии в котором будут Вас просить. Ваше вмешательство причинит большие неприятности, все усилия приведут лишь к жалкому результату, и придется Вам публично заявить о своей несостоятельности.
Искренне желая избавить Вас от подобного унижения, заклинаю, — во имя связывающей нас дружбы, спокойно оставаться возле Вашего камина.
Мои наилучшие пожелания господину Вильсону, а вы, дорогой мэтр, примите уверения в уважении от преданного Вам
Арсена Люпена».