— Три часа, господин Люпен.

— Уже три? Какая жалость! А мы так повеселились!

— Я жду вашего ответа.

— Ответа? Боже, какой же вы требовательный! Значит, партия приближается к концу. А ставкой — моя свобода?

— Или голубой бриллиант.

— Идет… Ваш первый ход. Что будете делать?

— Пойду королем, — ответил Шолмс, выхватив револьвер и стреляя.

— А у меня очко! — взмахнул кулаком Арсен.

Шолмс выстрелил в воздух, желая позвать на помощь Ганимара. Ему казалось, что вмешательство инспектора стало необходимым. Но удар пришелся прямо в живот — Шолмс побледнел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался возле камина, мраморная плита пришла в движение… Но поздно! Дверь отворилась.

— Сдавайтесь, Люпен… А не то…

Ганимар, по-видимому оказавшийся гораздо ближе, нежели предполагал Люпен, Ганимар стоял на пороге, а за ним десять, двадцать человек толкались, спеша на помощь. Это были здоровые парни, при малейшем сопротивлении они, не раздумывая, убили бы его, как собаку.

Спокойный, он махнул рукой.

— Уберите свои лапы. Я сдаюсь.

И скрестил на груди руки.

Наступило минутное замешательство. В опустевшей комнате с оторванными обоями слова Арсена Люпена отдавались, как эхо. «Я сдаюсь!» Немыслимые слова! Все ждали, что вот-вот он испарится, вскарабкавшись по трапу, или раскроется стена, и он в который уж раз уйдет от своих преследователей. Но Люпен сдавался!

Ганимар подошел и, взволнованно, со всей торжественностью, присущей этому действу, медленно вытянул руку в сторону противника, с великой радостью говоря:

— Вы арестованы, Люпен.

— Брр! — поежился тот. — Старина Ганимар, вы наводите на меня тоску! Что за мрачный вид? Можно подумать, собираетесь произнести речь на могиле друга. Полноте, к чему такая похоронная мина?

— Вы арестованы.

— И от этого вы так разволновались? Именем закона его верный служитель главный инспектор Ганимар арестовывает злого Люпена. Исторический момент, вы, конечно, понимаете всю его важность. И более того, подобное происходит уже во второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете!

И протянул руки.

Все это происходило с какой-то даже торжественностью. Агенты, несмотря на свою обычную грубость и ненависть к Люпену, вели себя довольно сдержанно, будто удивляясь, что им позволено дотронуться до этой неприкосновенной личности.

— Бедняга Люпен, — сказала личность, — что скажут твои благородные друзья, увидев, что тебя так унизили!

Напрягая мускулы, он с силой развел руки в стороны. Вздулись вены на лбу. Звенья цепи впились в кожу.

— Вот так! — сказал Люпен.

Разорванная цепь полетела на пол.

— Давай другую, приятель, эта ни на что не годится.

Принесли целых две.

— В добрый час! — одобрил он. — Лишние предосторожности не повредят.

И принялся считать агентов.

— Сколько же вас, друзья? Двадцать пять? Тридцать? Много… Ничего не поделаешь. Эх, было б вас всего пятнадцать!

Да, умел он держаться, это были манеры великого актера, лишь одной силой таланта легко и воодушевленно исполнявшего свою роль. Шолмс смотрел на него, и ему казалось, будто присутствовал на великолепном спектакле, всю красоту и малейшие нюансы которого по достоинству мог оценить лишь только он один. Он даже подумал, что борьба была равной между этими тридцатью, имевшими за плечами весь отлаженный аппарат правосудия, и им одним, безоружным и закованным в цепи. Он один стоил всех остальных.

— Глядите, мэтр, — обратился к нему Люпен, — это ваша работа. Благодаря вам Люпен будет гнить на мокрой соломе карцера. Сознайтесь, ведь ваша совесть неспокойна, вас, наверно, гложут сожаления?

Невольно англичанин пожал плечами, словно говоря: «Все зависело только от вас».

— Никогда! Никогда! — воскликнул Люпен. — Отдать вам голубой бриллиант? О, нет, я и так из-за него настрадался. И дорожу им. В первый же свой приезд в Лондон, думаю, в следующем месяце, при встрече расскажу вам почему… Но будете ли вы в Лондоне в будущем месяце? Может, лучше встретимся в Вене? Или в Санкт-Петербурге?

Вдруг он так и подскочил. Где-то под потолком зазвенел звонок. Это уже был не сигнал тревоги, но обычный телефонный звонок. Провода тянулись в кабинет, к проему между двумя окнами, а сам аппарат так и не сняли.

Телефон! О, кто же должен был попасться в ловушку, расставленную коварной судьбой? Арсен Люпен в бешенстве обернулся к аппарату, будто хотел его разбить, стереть в порошок и тем самым заглушить таинственный голос, собиравшийся поговорить с ним. Но Ганимар уже снял трубку.

— Алло? Алло? Номер 648-73? Да, верно.

Подбежав, Шолмс властно отстранил его и, схватив трубку, прикрыл мембрану платком, чтобы не узнали его голос.

В этот момент он взглянул на Люпена. И, поймав его взгляд, убедился, что оба вдруг подумали об одном и том же, понимая все возможные последствия того, что казалось вполне вероятным, даже почти что бесспорным: звонила Белокурая дама. Она думала, что будет разговаривать с Феликсом Дэви, или, скорее, с Максимом Бермоном, в то время как слушал ее Шолмс!

Англичанин закричал в трубку: