— Я видел его всего один раз...

— Будешь видеть чаще.

— Возможно, — вынужден был открыться Сева.

— Вот видишь, — понимающе кивнул Давыдович, — давай помогать друг другу. Хочешь Новый год в Доме кино встречать? Бери с собой Тамару, мне дадут лучший стол!

— Не смогу. Пригласили домой... К Тамаре.

— Это серьезно, желаю удачи! — Давыдович энергично протянул руку Севе. — И никаких неопределенностей! О своих намерениях нужно говорить конкретно.

Губан окликнул Севу на улице Горького в том же месте, где раньше произошло знакомство с Галкой.

— Свататься идешь? — хмыкнул он, посмотрев на букет в руках приятеля.

— Предположим, ну? — ощетинился Сева.

— Не торопись. Тише едешь — дальше будешь.

— Тебя не спросил!

— Я и так скажу, — с превосходством ответил Губан, — папашу твоей невесты сняли за крупные злоупотребления!

— Откуда ты знаешь?

— Видел набор в нашей газете. Должно было пойти в сегодняшний номер, но оттуда поступила команда — задержать публикацию...

— Может... отменили? — недоверчиво спросил Сева.

— Не, — ехидно ответил Губан, — всего-навсего отложили. Чтобы не портить народу праздничного новогоднего настроения. Как же так! В руководстве страны — вор! Я думаю, потом имущество его конфискуют... Так что — лопнуло твое благополучие...

Губан рассуждал, придерживая оттопыренные карманы с бутылками портвейна.

Сева, не дослушав, бросился к соседнему телефону-автомату.

Звучали длинные телефонные гудки.

Все окна в высотном доме на Котельнической светились.

Ефим Давыдович готовил себя к встрече Нового года. У трельяжа в спальне выдергивал пинцетом волосы с кончика носа.

Торс борца в крахмальной рубашке на тоненьких голых ногах, в ярком полосатом галстуке. Он с неудовольствием поднял телефонную трубку с прикроватной тумбочки:

— Слушаю... Сева! Ты не вовремя! Что?

Давыдович сел на кровать.

— Откуда узнал? — Он полез в тумбочку за патрончиком с нитроглицерином и положил белый комочек под язык.

— Это точно? — переспросил он, не закрывая приоткрытого рта. — Значит, не зря Вера намекала... это конец моего замысла...

— Печально... — только и смог выдавить Сева на другом конце провода.

— Что тебе печально! — сочувствие взорвало мэтра, — тебе — печально! Для меня это конец мечты о «Грозном»! Печально! Ты женишься. Деньги там есть. Квартира есть. Машина есть. Дача — тоже. Что тебе еще надо!

Монолог шефа был ударом наотмашь. Шеф срывал злобу.

— Мне нужна профессия, которую я полюбил! — В голосе Севы звучали одновременно обида и твердость.

— Будет тебе профессия, — Давыдович понял, что перебрал, и продолжил, как мог, миролюбиво, чтобы отделаться. — Мне тут звонил Лукинский, он хочет делать про Фрунзе. Спрашивал о тебе. Приглашает.

— Кем? — после паузы спросил Сева.

— Ассистентом! А ты хотел — режиссером? Еще сопли не высохли! — Давыдович швырнул трубку и тупо смотрел на свое тройное — в разных поворотах — отражение в трельяже.

Сева подавленно уставился на нелепый в этой ситуации букет.

Из повисшей в руке телефонной трубки неслись гудки.

В такой момент идти в дом с предложением... Там не до него... А вообще-то «до него» там без случившегося?..

Снова возник Губан. Будто подслушал его размышления.

— Если раздумаешь идти к невесте, приходи на Пушкинскую, думаю, будет не скучно. Только мужиков недобор. — Он нацарапал на клочке бумаги адрес и вложил его в чащу букета. — И учти: зять проворовавшегося чиновника в вашем кино никому не нужен. От тебя побегут, как от чумного!

— Отвали! — только и оставалось сказать Севе.

Понуро, с опущенным букетом он брел к Тамариному «начальственному» дому мимо светящихся новогодних витрин с размашистой надписью «С Новым годом!». Мимо веселых прохожих с крохотными елочками.

У подножия памятника Пушкину клубилась новогодняя толчея.

Из-за толстенного дуба, перехваченного златой цепью, появлялся «кот ученый»...

Развернувшись налево, кот сказывал «Сказку о попе и о работнике его Балде».

— От первого щелка подпрыгнул поп до потолка, — с восторгом рассказывал «кот ученый».

Сева недолго простоял в толпе зрителей, жующих горячие булки с сосиской.

Его мало интересовало сказочное шоу или, как оно официально называлось, обозрение. Но слова «от первого щелка подпрыгнул поп до потолка» звучали в ушах всю дорогу к Тамаре.