Шрифт:
— Матусовский — не для таких песен, — отмахнулся Давыдович. — Нужен поэт-сиделец!
— Кто? — не понял Сева.
— Сиделец — кто сидел.
— Бывший зек? Есть такой, — решился Сева.
— Ну? Снял один удачный кадр и думаешь, что можешь во все влезать? — удивился нахальству сотрудника мэтр.
— Вы, пожалуйста, послушайте. — И Сева процитировал Бадая:
Там же, братцы, конвой заключенных,
Там и сын охраняет отца.
Он ведь тоже свободы лишенный,
По приказу убьет беглеца...
— Неплохо, — согласился Давыдович, — веди этого сидельца сюда.
— Не смогу, он не захочет светиться. Он — в розыске, — объяснил Сева.
— Реальный персонаж твоих уголовных рассказов?
— Еще какой реальный! — грустно ответил Сева, вспомнив последнюю встречу с Бадаем в поезде…
— Значит, слова эти — блатные-народные, — радовался Давыдович, — сейчас же дай их Эрику, — приказал он Севе и встал над композитором. — А ты пиши музыку. Чтобы завтра разучили. Дуэт! Герой и героиня! Вместе поют! Слияние душ! Сначала он... а она подпевает...
Сева восторженно слушал, как «фонтанирует» шеф.
Обед был накрыт на три персоны в знакомой большой комнате.
Сева серебряной вилкой робко выстукивал что-то незамысловатое о край зеленоватой тарелки кузнецовского фарфора
Тамара машинально поворачивала против часовой стрелки подставку для салфетки.
Третий прибор оставался недвижимым.
По ковру в коридоре зашуршали шаги — Сева отложил вилку и встал.
К столу подошел в бархатном халате поверх белой рубашки с приспущенным галстуком отец Тамары и, усаживаясь, вялым жестом кисти показал: садись, мол, и ты.
Сева вернул свой зад мягкому стулу.
— Где мой любимый борщ? — спросил отец Тамары в пространство.
Клаша внесла супницу и начала разливать по тарелкам пахучую густую жидкость.
Отцу, Тамаре, потом и Севе.
— Люблю еще с войны, — сказал отец и пояснил: — Сразу и первое и второе и третье.
Дальше ели молча.
Тамара поглядывала попеременно — на отца, на Севу...
Наконец, отложив ложку, отец спросил, пристально вглядываясь в гостя:
— За что тебя хвалит этот знаменитый режиссер?
— Мне он этого не говорил, — ответил Сева как можно небрежней, чтобы выглядеть независимым.
— Мне говорил. — И отец встал со стула. — Ну, продолжайте, а я пойду покемарю, — закончил он по-простецки.
И Сева, и Тамара облегченно улыбнулись в ответ.
Снова появилась Клаша с фарфоровой миской для жаркого в руках.
Сева чинно остановил ее жестом, когда содержимое его тарелки превысило приличие.
Клаша удалилась.
— Ты в воскресенье свободен? — спросила Тамара.
— По воскресеньям мы, как правило, не снимаем.
— Я обещала Вовке сводить его в зоопарк. Пойдем с нами?
— Сходим, — с готовностью согласился Сева.
Девушка-помреж, хлопнув, выскочила из кадра, открыв стол, за которым сидел герой фильма рядом с героиней.
Опустошенный взгляд его был устремлен мимо бутылки портвейна и нехитрой застольной снеди.
Герой то ли запел, то ли заговорил...
Но, как водится, хорошо сказанное — наполовину спето. В общем, в съемочном павильоне звучало:
Заболеешь, братишка, цингоюИ осыпятся зубы твои...Героиня прильнула к плечу героя, и запели вместе:
А в больницу тебя не положат,Потому что больницы полны.Во время припева, который пела уже одна героиня, герой потянулся к наполненному портвейном стакану, опорожнил его и с новой силой включился в песню.
Там же, братцы, конвой заключенных,Там и сын охраняет отца.Он ведь тоже свободы лишенный,По приказу убьет беглеца.Припев они пели в унисон. Увлажненные глаза. Голова к голове — полное слияние.
Он ведь тоже свободы лишенный,По приказу убьет беглеца.И снова удар хлопушки «Цена человека».
На этот раз дощечка с надписью открыла комиссара милиции в полной форме.
— Товарищи, если кто-нибудь из вас станет равнодушным к судьбе человека, пусть подаст рапорт и уходит из милиции. Наша главная задача — возвращать людей в ряды строителей социализма.
Подчиненные — сотрудники разных рангов — с пониманием слушали начальника.