— Это о вас.

— Я понял. Третий собеседник не может приехать?

— Ничего, он приедет завтра. Ему очень хочется побеседовать с вами.

— Он такой же обходительный, как вы?

— Гуссейнов? — Она поперхнулась. Подумала, что вряд ли стоило называть до срока фамилию, но потом решила: а почему нет? — К сожалению, обрадовать вас не смогу.

— Догадываюсь. — Голос Рыжова звучал спокойно. Он налил еще вина и выпил. — У Сталина был неплохой вкус, верно?

Она не обратила внимания на его реплику. Ее беспокоили свои проблемы.

— Может, расскажете, что вам сообщил Крыса? — Вопрос прозвучал неожиданно, и Рыжов удивленно вскинул брови. Тут же овладел собой.

— Придется чуть-чуть потерпеть. Сейчас говорить об этом рано. Я же предупреждал вашего друга…

— Колесникова? — Калиновская спросила и тут же осеклась. Во второй раз за вечер.

Нет, далеко не такой искушенной, как ей хотелось казаться, была госпожа Калиновская. Но в руки она взяла себя мгновенно.

— Не хотите говорить мне, завтра расскажете другим. Боюсь, вас заставят это сделать.

— Догадываюсь.

— А теперь простите. — Она продемонстрировала рафинированную вежливость. — Уже достаточно поздно. У меня еще дела, потом пора спать. Давайте раскланяемся.

Рыжов печально улыбнулся.

— Как хороши, как свежи были розы… Надеюсь, мы еще увидимся?

Глаза Калиновской хищно сверкнули.

— Конечно. Между прочим, как вы спите?

— В смысле?

— Я спросила не с кем, а как.

— Сплю хорошо. Легко засыпаю и просыпаюсь отдохнувшим. Вас это интересовало?

— Тем не менее, Иван Васильевич, вам придется выпить это.

Она положила перед ним упаковку лекарства, украшенную оранжевыми полосами. «Эуноктин», — прочитал он надпись.

— Что это?

— Хорошее снотворное. Мои друзья предлагали сделать вам инъекцию, но в данных условиях это бессмысленно. Так что выпейте.

Рыжов вынул из коробочки пластинку, обтянутую тонкой фольгой. Выдавил из нее белую плоскую таблетку.

— Лучше две, — посоветовала Калиновская доброжелательно. Рыжов вышелушил из оболочки еще один кругляш. Положил оба на ладонь.

— Столько?

Она кивнула.

Он бросил обе таблетки в рот и проглотил.

— Итак, до утра, добрая госпожа.

Калиновская раздраженно повернулась и вышла из столовой. Туда сразу же вошел прямоугольный. Первым делом он налил себе полный фужер коньяка, который до сих пор никто не трогал. Взял рукой кусок угря.

— Пошли, — сказал он Рыжову, прожевывая закуску. На улице уже совсем стемнело. Два сопровождающих встали

по бокам и повели Рыжова по уже знакомой ему дорожке — к бане.

Оба охранника в этот раз были настроены миролюбиво. Они не злились, не подгоняли Рыжова, а тот несколько раз нарочито громко зевнул, демонстрируя желание спать. И даже сказал, ни к кому не обращаясь:

— Эх, посплю сейчас.

Его стражи скорее всего знали, что клиент подготовлен к долгому и крепкому сну, и потому к в а д р а т н ы й одобрил его желание:

— Валяй, батя, поспи. От сна еще никто не умирал. Щелкнул ключ в замке, открылся черный зев двери. Квадратный плечом легонько подтолкнул Рыжова внутрь помещения.

— Где тут свет? — спросил Рыжов.

— Зачем он тебе? Ложись и спи. Свет выключен. Дверь захлопнулась, заперев Рыжова в теплом сухом домике. Не мешкая ни секунды, Рыжов сбросил ботинки и осторожно в одних носках прошел в душевую. Открыл кран холодной воды, подставил рот под струю и стал пить большими глотками.

Когда вода встала у самого горла, он сунул в рот два пальца. Его тут же вырвало.

Эту процедуру он проделал три раза, стараясь очистить желудок от лекарства. Конечно, было жаль вкуснятины, которую он съел и выпил за ужином, но ради сохранения жизни приходилось идти на издержки.

Пошарив в предбаннике, Рыжов нашел пластиковую шапочку. Выложил в нее оставшиеся у него документы, часы и таблетки анальгина, которые всегда имел при себе на случай головной боли. Свернул шапочку в пакетик и завязал его лямкой, оторванной от махрового женского халата.

На нетвердых ногах — рвота в какой-то степени ослабила его — вышел в холл. Сел в кресло, утонув в нем. Стал прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Один из охранников топтался на крыльце. Доски под его ногами то и дело поскрипывали. Потом раздались голоса, и вдруг за стенами баньки все стихло.