— Порядочные люди не сидят по тюрьмам, а воспитывают своих детей! — бросила ей вслед Марина.

Вдруг дверь в комнату открылась и вошёл Георгий Антонович. Лицо его было сурово. Шляпа сдвинута назад, пальто распахнуто.

— Что вы подняли базар? — сказал он грубо и бросил взгляд на диван, на котором лежал ребёнок, кряхтя и перебирая кривыми ножками.

Марина вспомнила, что Надо кормить дочь и взяла её себе на руки.

— Что произошло? — спросил Георгий Антонович, обращаясь к жене.

— Я не знала, что она такая людоедка, — ответила Екатерина Львовна, впившись ненавидящими глазами в невестку, севшую с ребёнком на дивам спиной к ним и вынимавшую грудь из лифчика.

— Перестань, — сказал Георгий Антонович. — Не можешь разговаривать по-человечески, выйди.

— Что с нею говорить! За такие слова её следовало бы вышвырнуть отсюда вон. Жаль ребёнка.

— Я сама уйду, — ответила Марина, не меняя пренебрежительной к хозяевам позы. — Завтра же уеду в Красноярск. — Она повернулась к ним лицом: — Во всяком случае с вами жить не собираюсь.

— Успокойтесь, — сказал Георгий Антонович. — Не справляйте панихиду раньше времени. — Повернувшись к выходу, кивнул жене. Она поплелась за ним в прихожую.

— Что это значит? — спросила Екатерина Львовна, когда он снимал пальто и шляпу.

Георгий Антонович снова позвал её кивком головы в свою комнату. Там он, усевшись в кресло и усадив её напротив себя, прежде сделал упрёк, что она напрасно поссорилась с Мариной, которая теперь может испортить дело. Дело же состояло в следующем. Сослуживцы Георгия Антоновича по тресту узнали, что стряслось в семье Пономарёвых, и однажды несколько человек, для которых управляющий был особенно уважаемым человеком, пришли к нему в кабинет и заявили о своём желании помочь вызволить Вадима из неволи или на худой конец смягчить ему наказание. Георгию Антоновичу был неприятен этот разговор, и он попросил оставить его в покое. Они, однако же, не ушли и стали убеждать его, что Вадим не злоумышленник, а жертва случая, и следовательно, можно добиваться взятия его на поруки. На первый взгляд затея бесперспективная. Даже дикая. Ну а если поглубже разобраться. Вникнуть в суть. Можно чего-нибудь и добиться. Логика у сострадальцев проста: дворника всё равно не воскресишь. Так зачем же ещё и коверкать жизнь молодому человеку? Ведь он же действительно не злоумышленник. И не имеет ничего общего с преступным миром. Он жертва идиотского случая. Зачем его губить? Зачем губить чудесную молодую семью? Сострадальцы, руководствуясь гуманной логикой, твёрдо решили поднять на это дело весь коллектив треста и коллектив конструкторского бюро завода, где работал Вадим. Заявили, что если потребуется, дойдут до Верховного Совета. Дань уважения, отданная Георгию Антоновичу в столь трудное для него время, тронула его очень, но он тем не менее стал категорически отказываться от этой затеи и просил всех не беспокоиться, хотя сам в душе был не против испробовать этот шаг. Люди понимали его и, уходя из кабинета, сказали, что их долг помочь ему, и они это сделают. И дело завернулось не на шутку. Уже на другой день кто-то из трестовских был у следователя и узнал от него, что Вадим во всём признался и глубоко раскаивается в содеянном. Это было на пользу. Кто-то пошёл на место работы Вадима и там упросил председателя профкома провести собрание. Собрание тоже руководствовалось гуманной логикой и просило выдать Вадима на поруки. Целый коллектив, руководимый отцом Вадима, поддерживал эту просьбу, сочинив на имя прокурора бумагу, в которой усиленно были выделены места, касающиеся трезвого поведения, образованности, интеллигентности, честности, порядочности всего семейства Пономарёвых, уважения и авторитета отца, а также того, что Вадим недавно лишь сам стал отцом и тяжело переживает оторванность свою от семьи. Под бумагой поставили свои имена многие работники треста. С выпиской протокола собрания и этой бумагой несколько человек, близких Георгию Антоновичу товарищей по работе, ходили к прокурору, который дал санкцию на арест Вадима. Тот сказал что не отменит своего решения и делегация, возмутившись, пошла жаловаться на бюрократа редактору областной газеты. Редактор внимательно выслушал всех, попросил написать коллективное письмо в редакцию и пообещал подключить журналиста. Обо всём этом и рассказал Георгий Антонович жене, ещё раз упрекнув её в том, что она напрасно поссорилась с Мариной, так как журналист может нагрянуть с беседой к ним. А от позиции его в этом вопросе очень многое может зависеть.

— Нашли время ругаться, — сказал с упрёком Георгий Антонович. — Надо помириться с нею и ко всему её подготовить.

Екатерина Львовна, слушая, всё время молчала и тут не стала оправдываться, а только безнадёжно махнула рукой. Она спросила мужа, как скоро будет отправлено письмо в редакцию. Георгий Антонович ответил, что его заместитель по хозяйственной части, организовавший всю эту заваруху, сказал ему, что сегодня будто бы это письмо было передано лично им в руки редактору.

— А будет польза от этого? — спросила Екатерина Львовна.

— Трудно сказать, — отвечал Георгий Антонович озабоченно. — Если не помогут, то боюсь, как бы не было хуже.

— Так отказаться надо! — воскликнула Екатерина Львовна, вдруг испугавшись.

— Я разговаривал с прокурором области, — сказал Георгий Антонович. — Среди форм защиты есть такая выгодно привлечь к делу общественное мнение. Это последний шанс. Иначе — суд.

Екатерина Львовна ахнула, и закусив губу, страдальчески прикрыла глаза и закачала головой.

Олег все откладывал и откладывал поездку в Иркутск. Боялся, что в институте сразу могут устроить собеседование и копнуть багаж знаний. А багаж слабоват. За год много подзабыл. И решил сначала как следует подковаться, а потом уже ехать. Ему хотелось подковаться не только в вопросах математики и физики, но и в вопросах политики, литературы и искусства, знать что нового в науке и технике. Он просматривал все, какие приходили в местную библиотеку журналы и газеты. Художественную литературу читал ежедневно, но перед сном. Раз в неделю, в воскресенье позволял себе кино и партию в шахматы с Михаилом.

В первомайские праздники Олег не терял даром время. Он, как китаец, не признавал праздников. Первого мая с утра сел за учебники и занимался до обеда. После обеда сел играть в шахматы с Михаилом и между прочим спросил, к кому в Новопашинской школе можно обратиться за консультацией по математике. Партнёр переглянулся с молодой хозяйкой, которая села подле них с рукоделием (недовязанным свитером), и стал гадать:

— Математичка, — сказал он, — однако всё та же — Анна Степановна, у которой прошлого лета пожар случился?

Валентина сомнительно покачала головой и сказала, что Анны Степановны и след простыл, в школе теперь работает какая-то другая, молодая математичка.

— Постой, — сказала вдруг она. — А я видела сегодня одного человека. Он может помочь.

— Кто такой?

— Добровольский.

— Чего он тут? — сказал Михаил, поднимаясь из-за стола. Он рысцой подошёл к радиоприёмнику, стоявшему в углу комнаты, и убавил громкость (в это время транслировалась демонстрация из Москвы).

— На праздник приехал. Первый раз, что ли? — сказала Валентина.