Никто не сможет эту толпу заставить подчиниться приказам, даже под угрозой смерти. Во всяком случае, сразу. Им еще долго придется объяснять, что это налет и что их всех могут перестрелять.

Или после первых же выстрелов начнется такая паника, что прекратить ее можно будет, только перестреляв всех. Может быть, Палач не учитывает этого? Черт его знает. Хотя, судя по отчетам предыдущего наблюдателя, именно человеческую психологию Палач использовал особенно эффективно.

Гаврилин отошел в угол, сел в кресло и вынул из внутреннего кармана телефон. Что там сейчас делает отец родной, Артем Олегович? Тоже ожидает вестей от группы Палача?

Гаврилин набрал номер прямого телефона Артема Олеговича. Нечего, дедушка, рано ложиться, твой любимый воспитанник хочет припасть пересохшими устами к источнику твоей мудрости.

– Да? – Артем Олегович ответил сразу, после первого же гудка.

– Добрый вечер, это вас беспокоит Гаврилин, – очень вежливо сказал Гаврилин.

– Я вас слушаю, – ледяным голосом ответил Артем Олегович.

Ну, ясное дело, понятно, столь поздний звонок не был оговорен заранее, и в некотором роде является нарушением конспирации и субординации, не говоря уже об элементарной вежливости. Наплевать.

– Мне нужно с вами переговорить, как можно скорее.

Пауза. Небольшая, но весьма многозначительная. Чем больше пауза, тем больше актер. До Народного артиста Артем Олегович не домолчал.

– У вас что-то новое? Или произошло что-то из ряда вон выходящее?

– Я по тому же вопросу, – Гаврилин старательно подбирал слова. – У меня возникли новые сомнения.

– Что вы говорите? – собеседник даже снизошел до сарказма в голосе. – Настолько веские, что вы решили позвонить мне в полночь. Я, по-вашему, должен буду встречаться с вами в час ночи? И более того, выслушивать очередной бред?

– Но ведь осталось слишком мало времени…

– Времени осталось ровно столько, сколько нужно. Если уж вам так неймется – можете перезвонить мне завтра. Где-то в полдень. Может быть, я смогу еще раз выслушать ваши… аргументы. А пока отправляйтесь отдыхать, раз уж не можете нормально работать.

Гаврилин покрутил в руке телефон. Твою мать, да что же это такое? Как в глухую стену. Словно в пустыне, орешь и не можешь докричаться.

Завтра поговорим. Завтра. Отдыхайте. Раз уж не можете нормально работать. Спасибо, отец родной, благодетель. У Гаврилина возник соблазн въехать как можно сильнее телефоном в стену.

Хотя вот телефон и стена тут совершенно не при чем. Просто мы получили приказ от начальства отдыхать. Вот и отдохнем. Как в последний раз. Или на самом деле в последний раз?

На пороге зала Гаврилин остановился. Девочки на месте. Очень хорошо. У нас вся ночь впереди. Гаврилин подозвал официанта и заказал еще пару бутылок шампанского.

– А мы уже соскучились, – сказала Нина (или Лина?).

– Сейчас повеселимся, – успокоил ее Гаврилин. – Как оказалось, я свободен до самого утра.

Одежда Беса пропиталась запахом бензина и копоти. Чудо вообще, что ни его, ни Жука не зацепило, когда бензоколонка взлетела на воздух. Взрывная волна ударила так, что Бесу на мгновение показалось – его сейчас подхватит ветром и понесет, как смятую газету пот улице.

Бес даже оглох на время. Бешеное пламя совершенно бесшумно встало стеной там, где только что стояли здания и машины. Где-то вверху мелькало что-то темное, какие-то лохмотья или обломки. Один из этих обломков бесшумно врезался в дерево, возле которого замер Бес.

Сволочь. Это Жук сделал специально. Не мог ведь он не видеть, что Бес не успел отойти от бензоколонки. И все равно выстрелил из гранатомета. Ублюдок. Сука.

Бес старательно отмывал руки под краном в ванной. Не получалось. Бес содрал с себя всю одежду, сунул ее под ванну, потом стал под душ.

Это уже не первый раз подставляет его Жук. Не первый. Он хочет его убить, но так, чтобы этого не понял Крутой. Подставить хочет. Как тогда, во дворе, когда нужно было застрелить собаку. Бес, зажмурившись, подставил лицо под струи воды, правой рукой нащупал шрам на левой руке, возле основания большого пальца.

Сволочь. Бес тогда сдуру схватился левой рукой за пистолет почти за затвор. Сразу и не понял тогда, что чуть не остался без пальца. Потом рана загноилась, только совсем недавно затянулась она тонкой кожицей.

Какого черта Жук так себя с ним ведет? Или что-то почувствовал? Бес старательно прятал свою ненависть, беспрекословно выполнял все распоряжения, стирал, готовил еду – шестерил, короче. Что ему еще нужно? Что?

Когда уже Крутой даст добро на то, чтобы замочить козла? Когда? Уже не один раз мелькала мысль всадить пулю в спину Жука. На той же бензоколонке, или когда расстреляли две недели назад тот притон. Мысль мелькала, только Бес так и не понял, что именно его остановило: запрет крутого, или то, что Жук так ни разу и не повернулся к нему спиной.