– Ты подумай... ты ведь все еще любишь меня. И я тебя люблю. У нас есть сын.

Неожиданно Катя перестала смеяться, ладонью смахнула слезы.

– Вот именно – сын, – мстительно произнесла она. – Ты из-за сына делаешь мне предложение.

– Ну да, и из-за него тоже! Послушай, он очень соскучился по тебе. Он... он разрывается между нами. Он хочет, чтобы мы были вместе.

– Он... – повторила Катя. – Мика – ребенок. Нельзя во всем идти у него на поводу! Ганин, он тебе просто на шею сел!

– Но должен же я как-то искупить...

– Вот именно – искупить! – перебила Катя. – Ты потому мне предложение делаешь, что хочешь искупить!

– Катя... – Он попытался обнять ее, но она вырвалась.

Захлопнула коробочку с кольцом и сунула ему в нагрудный карман.

– Милый Гришенька, я тебе уже говорила – ты очень хороший человек... Несмотря ни на что – очень хороший. И... и порядочный. Но... – Катя вдруг остановилась, потрясенная какой-то мыслью. – Послушай, а как же Рита?

– Мы расстались.

– Из-за меня? Ты ее бросил? – с отчаянием спросила Катя.

– Мы расстались по обоюдному согласию! – раздраженно повторил Ганин.

– Из-за меня... – сквозь зубы процедила Катя. – Скольким людям я уже испортила жизнь!

– Ничего ты не портила! – окончательно рассердился Ганин. – Ты была не причиной, а лишь поводом...

Катя отвернулась, закрыв ладонями уши.

Ганин развернул ее и принялся целовать. Но она уклонялась, выворачивалась из его рук...

– Я не выйду за тебя замуж, не выйду! – кричала она. – Отстань от меня! Ты опоздал! Тебе надо было сделать это двенадцать лет назад... Поздно, Гришенька, поздно!

– Ничего не поздно...

Он все-таки сумел ее схватить. И, изо всех сил прижимая Катю к себе, почувствовал, как возле его груди стремительно колотится ее сердце. На мгновение она словно ослабела, и ее губы ответно раскрылись. Но только на мгновение...

Потом Катя оттолкнула его.

Тяжело дыша, они стояли друг напротив друга.

– Я люблю тебя, – сказал Ганин. – Вот что хочешь со мной делай! И вообще... Я тебе ни одного слова поперек не скажу! Я теперь другой человек – совсем не такой, каким был раньше.

– Я теперь тоже другая, – покачала она головой. – И мне теперь совсем не хочется спорить с тобой.

– Так это же здорово! Теперь мы, наверное, сможем существовать рядом.

– Существовать... – передразнила она. – Нет, я хочу жить!

– Послушай, ты просто цепляешься к словам! – снова рассердился он.

– Нет, Гриша, нет... – Катя отвернулась. – Все напрасно. Лучше уходи. Ты знаешь – я не передумаю.

– Знаю... – со злостью сказал он. – Но что мне сказать нашему сыну? Он так надеется...

– Скажи, что я обещала подумать. Ну, соври что-нибудь...

– Катя, я не собираюсь врать собственному сыну! – строго ответил он.

– Удивительные у вас отношения... – усмехнулась она.

– Ладно, совру. В исключительных случаях можно. Даже необходимо. А потом... Может быть, потом он сам все поймет...

Он возвращался от Кати со странным чувством.

«А ведь я чувствовал, что она откажет мне, – думал он, стоя в пробке на Садовом. – Только не хотел в это верить».

Он достал из кармана коробочку с колечком, еще раз полюбовался на него. «Опоздал на двенадцать лет», – сказала она. Значит, действительно ждала его все это время. До тех пор ждала его, пока у нее внутри все не перегорело.

Как горько, насмешливо она смеялась...

И Ганин снова представил, как тяжело ей было когда-то. Одной, с младенцем на руках. Всякие тетушки-бабушки, конечно, помогали ей, а потом появился тот добряк со странной фамилией. Как его там? А, Толик Лаэртов... Конечно, формально она никогда не была одна, но... но она ждала именно его, Григория Ганина. А потом ей надоело его ждать...

Поток машин медленно тронулся в сизом облаке июньского марева.

Ганин равнодушно забросил коробочку с кольцом в «бардачок».

Все эти сапфиры в золоте ничего не стоят, если они не на ее руках...

Дивно-дивно цвел жасмин под окнами...

Есть запахи, которые странно будоражат воображение и заставляют представлять то, что в реальной жизни вряд ли произойдет. Аромат жасмина как раз такой.

Лето в городе было тихим, каким-то благостным. Вязкая, привычно удушливая жара начисто лишала сил. Не было ни ссор, ни споров, не кричали соседи снизу, выясняя отношения, не шумели подростки в ближайшем парке, не сигналили друг другу истошно машины, проносящиеся по дороге. Дрожащий голубоватый воздух был пропитан ленью, а на лицах редких прохожих читалась отрешенная покорность судьбе.