Болтай начал с вымогательства и грабежа по мелочи: он обучил банду малолетних пауков нападать на девчонок-молочниц, которые с перепугу бросали творог и прочее, а он подбирал брошенные продукты и продавал на черном рынке. Потом он занялся шантажом - самое отвратное дело. Мы с ним единожды пересекались, когда один парень из высшего света - назовем его Джорджи-Порджи - нанял меня, чтобы вернуть компромат: на фотографиях он целовал всех девчонок подряд, доводя их до слез. Снимки я добыл, но понял, что с Толстяком связываться себе дороже. А я ошибок не повторяю. Черт возьми, в моем деле я не могу позволить себе повторять ошибки.

У этого мира свои, суровые законы. Помню, когда Том, сын трубача, вдруг появился в городе… впрочем, зачем вам знать о моих проблемах? Если вы еще живы, у вас хватает своих.

Я просмотрел все, что писали в газетах о смерти Болтая. Вот он сидел себе на стене, и вдруг раз - и вдрызг внизу. Вся королевская конница и вся королевская рать прибыли на место происшествия моментально, но чтоб ему помочь, нужны были специалисты. Вызвали врача по имени Фостер - они с Болтаем были приятелями еще в Глостере - хотя мне в голову не приходит, чем поможет доктор, когда ты уже умер.

Погодите-ка минуту: доктор Фостер!

Бывают в моем деле такие минуты, когда чувствуешь, что две клеточки серого вещества потерлись друг о друга нужным образом, и за секунду у тебя в мозгу рождается ответ на двадцать четыре карата.

Помните клиента, который так и не объявился - которого я целый день прождал на углу? Несчастный случай. Я не потрудился проверить: не могу позволить себе тратить время на клиентов, которые за него не платят.

Так что, похоже, три трупа, а не один.

– Это Джек Хорнер, - сказал я оператору.
– Дайте сержанта О’Грейди.

В трубке послышался шум, потом он ответил:

– О’Грейди у телефона.

– Это Хорнер.

– Привет, малютка Джек.

В этом весь О’Грейди. Он издевался над моим ростом, еще когда мы вместе играли во дворе.

– Ты, наконец, убедился, что Болтай умер от несчастного случая?

– Нет. Теперь я расследую три убийства. Толстяка, Берни Робина и доктора Фостера.

– Фостера? Пластического хирурга? Несчастный случай.

– Точно. А твоя матушка была замужем за твоим отцом.

Он молчал. Потом сказал:

– Хорнер, если ты звонишь просто, чтобы сказать гадость, можешь считать, что меня это не интересует.

– Ладно, умник. Если Шалтай Болтай умер от несчастного случая, и доктор Фостер тоже, ответь-ка тогда: кто убил Петуха Робина?

Меня еще ни разу не обвиняли в избытке воображения, но на этот раз я мог поклясться, что слышу, как он ухмыльнулся и сказал:

– Ты, Хорнер. Могу поспорить на мой жетон.

И повесил трубку.

В конторе было холодно и одиноко, так что я пошел в заведение к Джо, надеясь найти компанию и пропустить стаканчик-третий.

Сорок семь сорок. Мертвый доктор. Толстяк. Петух Робин. Да в этом деле больше дыр, чем в швейцарском сыре, и больше неувязок, чем в продранном свитере. И какую роль здесь играет колоритная мисс Болтай? Джек и Джилл - неплохая бы вышла пара. Когда закончу это дело, завалиться бы вместе на горку, к Луи, где никто не спрашивает свидетельство о браке. «Ведерко» - так, вроде бы, называлось это заведение.

Я подозвал бармена.

– Слушай, Джо…

– Да, мистер Хорнер?

Он протирал стакан тряпкой, которая в лучшие свои дни была чьей-то рубашкой.

– Ты когда-нибудь видел сестру Толстяка?

Он почесал щеку.

– Вроде бы нет. Сестра, говорите? Да не было у Толстяка сестры.

– Уверен?

– Еще как уверен. Вот как раз сестра родила первого, я и говорю Толстяку - я, дескать, теперь дядя. Он так это посмотрел на меня, и говорит: "А мне вот дядей не стать, Джо. Ни сестер у меня, ни братьев, никакой тебе родни".

Если загадочная мисс Болтай не была его сестрой, кто же она такая?

– Тогда еще вопрос, Джо. Ты его видел здесь когда-нибудь с дамочкой - примерно такого роста, с такими вот формами?

Я описал рукой в воздухе несколько фигуристых дуг.

– Блондинка, с виду - прямо богиня любви?

Он покачал головой.

– Вообще ни разу не видел его с никакими женщинами. В последнее время он все ходил с каким-то коновалом. А на самом деле, кроме птичек и зверья, по которым он с ума сходил, его вообще ничто не волновало.