– После революции немного легче стало крестьянам, – продолжил Вовчик. – Так мне бабка говорила. Не сразу, конечно, а после того, как голод закончился. В голод тоже много народу вымерло. Красные со своей продразверсткой постарались. Тиф, опять же, помог. Да что там, бывало разное. Случалось, и друг друга хавали, не без этого.

– Людоеды? – уточнил Планшетов с некоторым оттенком благоговения.

– А ты думал, свингеры, зема? Друг друга трахают, когда жрачки от пуза. А когда животы к спине прилипают, то жрут. По-любому. Хавать захочешь, так и человечина вырезкой покажется.

– Это ясно, – сказал Протасов, после чего в салоне повисла тишина, нарушаемая лишь монотонным и приглушенным ревом мотора. Вероятно, каждый про себя представлял степень голода, способную довести до каннибализма. Планшетов отчего-то решил, что если бы ему довелось употреблять в пищу человечину, он предпочел бы питаться девушками, сочными, румяными и красивыми. Сначала он хотел поделиться этими соображениями с приятелями, но, потом передумал.

Так вот, – Волына швырнул окурок в окно, – жить стало легче и веселее, но ненадолго. Не успели в селухе кое-как оклематься, после гражданской и продразверстки, как давай младенцы пропадать. И дети малые. Один пропал, второй, третий. Люди роптать начали. Страшно, бабка говорила, до жути было. Как стемнеет, все по хатам сидят, на двор и носа не кажут. Председатель поселкового комитета уполномоченного ГПУ [67] из района вызвал. Чтобы разобраться. Понятное дело, что поначалу они на своих, местных кулаков грешили. Мол, не любят те советскую власть, вот и злодействуют, для того, чтобы народ против большевиков озлобить. Мол, при царе ничего такого не было. Пока батюшку не грохнули.

– А батюшку, значит, укокошили? – спросил Протасов.

– А ты как думал? – в голосе Вовчика прозвучала гордость. Первым делом замочили. Сварили в котле. Живьем.

– Красные, зема?

– А шут их разберет, кто? – Волына пожал плечами. – Может, красные, а может, зеленые. Церковь разграбили, внутри все обгадили. Кругом-бегом.

– Давай дальше, Вовка.

– Правда, был один парнишка, лет пяти. Мамка его дома оставила, а только вышла за околицу, он как завопит. Баба, значит, обратно, забегает в хату, а пацан на печь забился. Белый весь, кондрашка колотит, и вопит: Жаба, жаба!!! Так и вопил, без умолку, пока дар речи не потерял.

– Не кисло, – присвистнул Планшетов.

– Короче, как вы понимаете, ну кто сопливому пацану поверит? Тем более, глухонемому. Тем паче, что кулаки кругом, классовые враги, и все такое. Какая при таких пирогах жаба? Только контрреволюции.

– Гидра, – поправил Армеец. Вовка пропустил это замечание мимо ушей.

– Пошли, значит, председатель комитета с уполномоченным к самому зажиточному на деревне мужику. Чтобы поговорить по душам. А может, и в город увезти, в ЧК.

– Поговорили? – уточнил Планшетов.

– Еще как, браток. По-любому. Вышло, правда, не ахти как гладко. Только собрались они того мужика в район везти, его сыны набежали. Кто за топор, кто за обрез. Уполномоченного на месте кончили, председатель, правда, смылся.

– Молодец председатель, – похвалил Планшетов. – Видать, хорошо бегал.

– Видать, – кивнул Волына. – За ночь до райцентра добежал. Утром оттудова взвод ЧОН выслали. И трех чекистов…

– ЧОН, это что за звери? – спросил Протасов.

– Части особого назначения, – пояснил Волына.

– Вроде внутренних войск?

– Пожалуй, что наподобие ОМОНа, браток, – немного подумав, ответил Волына. – Те особого назначения и эти, значит, тоже, особого.

– Каратели, ко-короче, – резюмировал Эдик.

– Все они особые, – скривился Юрик, не переносивший сотрудников всевозможных силовых структур на дух. – Или особые, или специальные. Жить без блатных словечек не могут.

Волына вернулся к повествованию:

– Приехали, значит, ЧОНовцы с чекистами на трех подводах. Обложили дом того кулака, который уполномоченного пришил. Тот тоже не оплошал. У него в тайнике пулемет «Максима» стоял. С Гражданской. В общем, встретили ЧОН, как положено. Дали прикурить по первое число.

– Жалко, сейчас их так не встречают, – сказал Планшетов, сжимая кулаки.

– Слушайте дальше, – продолжал Вовчик. – Короче, началась между ними стрельба. В конце концов, патроны у кулака и его сыновей закончились, и ЧОНовцы их посекли. Но и своих в город целую подводу увезли. После этого чекисты пару зажиточных семей в оборот взяли, все им не терпелось на контрреволюционный заговор наскрести.

– Ну и как? Наскребли?

– А ты как думаешь? Кого в район, в ВЧК забрали, тех обратно не дождались. Только все улеглось…

– Жаба тут причем, чувак? – не выдержал Планшетов.

– Имей терпение, зема. Только все устаканилось, говорю, раз – опять младенец пропал. Председатель снова, значит, в район. Приехали оттуда уполномоченные ВЧК. Давай разбираться, что и как.

– Ну?

– А следов нет. Пропал ребеночек, с концами. Никто ничего не видел. Только хотели они зажиточных крестьян за жабры брать, когда прибегает в сельсовет молодуха одна, вся в соплях. «Дите!» – кричит, – «Дите мое пропало!». Ей в сельсовете: «Кто? Что?». А она как взвоет: «Жаба! Жаба!». И повалилась без памяти. Гвалт поднялся. Чекисты за наганы схватились. Ну, и бегом к ней домой. Прибегают – пустая хата. А дитя нет. Они давай по дому шуровать. Ничего. Все чисто. Пока комод не отодвинули. А под ним…