Если честно, я и сам не знал, зачем пошел на похороны Шарика. Уже по дороге вдруг понял, что никакой информации не соберу, а неприятности не заставят себя ждать.

Не спрашивайте, как я это сообразил, будем считать, что обостренно почувствовал тонкой кожей, хотя элементарная логика тоже при этом присутствовала.

Ну, кто со мной станет разговаривать? Хорошо, если сразу не убьют…

Кто-то же бандитам накапал, что я убил Шарика, и вот появляюсь среди кустов…

Что они решат? Едва ли подумают, что пришел попрощаться с покойным. С Шариком мы никогда не были друзьями, слишком далеко развела нас жизнь, буквально на разные полюса. Я стал нищим, а он, по меркам нашего города, превратился в богача.

У Шарика на лице появлялась откровенная брезгливость, когда он меня видел. Связано это было еще и с тем, что я до определенной поры считался интеллигентом, не могущим постоять за себя, слабым и беспомощным.

Я и на самом деле был таким, но только до восьмого класса. Потом мне надоело, что каждый взрослеющий прыщавый одноклассник пытается испробовать на мне свою силу, и я записался в секцию каратэ. Не могу сказать, что чему-то там научился, но многие недруги стали обходить меня стороной. Достаточно было того, что меня видели в компании ребят, которые могли сокрушить толстую доску ребром ладони.

В секции я научился не молниеносным крушащим бетон ударам, хоть и это мне иногда удавалось, а терпению и спокойствию, уважительному поклону сопернику перед дракой, сидению в позе лотоса, медитации и писанию хайку.

Довольно странный набор, не правда ли?

Но что еще может найти интеллигент в чужом боевом искусстве?

Восточная философия потрясла мое воображение. Взгляд узких непроницаемых глаз нес в себе другое восприятие мира, совершенно не такое, к которому мы привыкли. Кодекс самураев — бусидо стал моей настольной книгой, а хайку настоящей страстью.

Вряд ли я писал стихи правильно, в этой поэзии существуют довольно строгие каноны. Но я писал их так, как понимал: каждое хайку не что иное, как чувство-ощущение, запечатленное в небольшой словесной картинке-образе. Своего рода стоп-кадр.

А для меня собственная жизнь и есть нечто существующее только мгновение прошлого почти нет, одни черные провалы в памяти. Так же, вероятно, не будет и будущего.

Стоит мне выпить, как в мозгу появляется стоп-кадр, за ним через какое-то время другой, но для меня они сливаются в одно неразрывное мгновение.

Так я все это и вижу. Был вторник, утром меня уговорили выпить вина, и вот уже лежу на асфальте в пятницу в совершенно незнакомом месте с больной головой и ссадинами на лице и руках.

Слава богу, такое происходит все реже и реже. Я научился избегать таких ситуаций, хоть это мне удается не всегда.

Все равно раз в год что-то обязательно со мной происходит. Умирают близкие люди, иногда жизнь для меня становится настолько невыносимой, что требуется от нее куда-то спрятаться хоть на мгновение…

Вот и мои сегодняшние неприятности начались со смерти.

Не проводить Ольгу я просто не мог, так же как не мог отказаться выпить на ее поминках — сердце бы не выдержало.

Она была тем единственным, что примиряло меня с этой жизнью. Светлым пятном в сером промозглом тумане, нежным белым цветком — альпийской ромашкой на вершине скалы, царапающей небеса…

Я любовался ею, вслушивался в ее нежный голос и забывал о том, что изгой и неудачник. Не думал о том, что моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Не верил, что она будет недолгой, полной мучений и боли. И как мне теперь жить дальше? К чему стремится, что искать в тумане?

В жизни все фальшиво, Есть только одна истина и эта истина — смерть. Но как с ней жить?

Эта боль и сейчас живет во мне, грызя мое сердце. Да и как время может вылечить меня, проживающего жизнь несвязанными между собой кусками?

В этих размышлениях я дошагал до кладбища, кортеж сюда еще не добрался, а люди уже все разбежались. Так что было тихо, пусто, спокойно и жарко…

Я пошел по заросшей сорняками тропинке, натыкаясь на заброшенные могилки со сгнившими деревянными памятниками.

На кладбище всегда буйствует жизнь, вероятно в напоминание всем живущим, что еще не все потеряно.

Мне пришлось раз пятнадцать сойти с тропинки из-за того, что бурно разросшиеся кусты и деревья перегораживали мне дорогу.

Могила Ольге все еще не была облагорожена и представляла собой груду свежей земли с наброшенными на нее бумажными венками.

Рядом с деревянным некрашеным крестом воткнута картонная фотография, уже немного поблекшая от солнца и наполовину размякшая от прошедшего накануне дождя.