Я тогда подивился извращённому подходу р-р-революционеров к распределению разнообразных ценностей, но орать и возмущаться не стал, а просто, забрав паёк домой, честно разделил его на три части. Одну оставил себе (кто же от халявы отказывается), а две других отнёс Селиванову и нашей домоправительнице. Они, конечно, брыкались, но я проявил большую упёртость, вплоть до повышения голоса, и всучил-таки эти продукты, попутно успокоив совесть.

Пока я это вспоминал, Иришка успела написать всё, что хотела, и мне было вручено письмо с объёмистой посылкой, которая должна была порадовать воюющего Пучкова. Забрав всё это, тепло распрощался с Лёшкиными сестрёнками и отбыл к себе домой — собираться.

А ещё через день меня отвезли на аэродром, где загрузили в самолёт, идущий до Смоленска. Там дозаправка и посадка в Минске. Потом Вильнюс, откуда уже на По-2 добрался до Вилкавишкиса. В штабе фронта нашёл начальника СМЕРШ Третьего Белорусского — Зеленина Павла Васильевича. Он насчёт меня был в курсе и предложил либо вылететь завтра самолётом до Кибартая, где располагается спецгруппа ставки, либо выехать сегодня, но машиной. Причём водитель, приданный спецгруппе, находится здесь же.

— Да тут езды пару часов, так что, товарищ генерал-майор, я лучше на машине.

— Ну смотрите, как вам удобнее, только на дорогах ещё неспокойно. Район ведь недавно освободили, и немецкие окруженцы с литовскими националистами вполне могут обстрелять одиночную машину.

— Даже днём?

— Тут леса вокруг… так что советую дождаться воин-ской колонны и с ней добраться до места.

— Спасибо за совет, я так и сделаю. А где мне нашего водителя найти?

— Вы в секретариате узнайте, вам подскажут.

Правда, из секретариата меня послали к операм, которые и показали, где искать водилу из спецгруппы. Заодно познакомился с тамошними ребятами и разжился у них автоматом, а то с одним ТТ по здешним дорогам ездить как-то стремно. Ну а потом с Михаилом Захаровым получили в гараже новенький «УльЗиС» и, пристроившись к колонне тяжело гружённых «студеров» и «газонов», покатили в сторону Кибартая.

— И раз! И раз!

Я, взлетая высоко вверх и дрыгая ногами, вопил:

— Осторожно! Не уроните, сволочи! Поставьте меня на место, а то всем плохо будет!

Но пацаны, одурев от вида старого друга, только ржали, не прекращая меня качать. Причём Гусев, гадский папа, невзирая на генеральский чин, участвовал в этом насилии наравне со всеми.

— И раз!

— Положите где взяли! Я больной, меня укачивает!

В конце концов более-менее чистенького Лисова, конечно, уронили. Повезло — не в грязь, а в остатки почерневшего снега. Потирая ушибленное, я ругался, только меня всё равно продолжали тискать. Незнакомые бойцы, стоя в сторонке и наблюдая эту картину, скалили зубы, прикалываясь и показывая пальцами на впавший в детство комсостав. Хорошо ещё, что эта попытка запуска коллеги на низкую орбиту продолжалась всего минут пять, после чего мы всей гурьбой пошли в дом.

А потом была средних размеров пьянка и знакомство с новыми членами спецгруппы. У нас появились штатный радист-ходок, сержант Иван Тельцов и подрывник, в пару к Марату — Максимилиан Шмидт. И если Иван был обычным «маркони», с подготовкой бойца терроргруппы и самой славянской физиономией, то Шмидт был самым настоящим фрицем! Причём не просто немцем, а бывшим офицером вермахта.

Кстати, до войны он никаким коммунистом или антифашистом не был и воевал столь прытко, что заслужил за Польшу Железный крест. Но в начале сорок второго он, с остатками своего сапёрного взвода, стал свидетелем расстрела жителей одной русской деревеньки. По этому поводу Макс имел наглость сделать замечание унтершарфюреру СС. Эсэсовский сержант охренел от такого наезда, послав лейтенанта далеко и надолго, да ещё и пригрозив последующими разборками. Ну а Шмидт, находясь в состоянии полного расстройства от потерь, понесённых его взводом, да ещё и увидев среди приготовленных к расстрелу людей маленькую девчонку, копию своей младшей сестры, слетел с катушек. Вставив ствол пистолета унтершарфюреру в ухо, он предложил прекратить веселье, в противном случае грозясь вышибить мозги командиру зондеркоманды. Его сапёры, видя такое дело, своего лейтенанта не бросили и тоже было взялись за оружие. Не все правда, но поддержка от них была. Только чёрных оказалось больше, да и физически они были сильнее. Рядовым просто набили рожу, а вот Максимилиана скрутили и сдали в особый отдел, тем более что, пока шла разборка, жители деревни в основном успели разбежаться. Особый отдел был не армейский, а эсэсовский, поэтому Шмидту там пришлось совсем туго. Почти три месяца шло следствие, а потом неожиданно для всех его приговорили не к штрафной роте, а к расстрелу. Лейтенант от такого поворота обалдел окончательно (тем более что поначалу-то всё шло к штрафняку) и высказал трибуналу, какие мысли он имеет о судьях в общем и о политике фюрера в частности. Договорить не успел, его заткнули, а трибунал, быстренько пересмотрев приговор, в виде последней каки решил заменить наглому командиру взвода расстрел повешением.

Так бы и вздёрнули невыдержанного фрица, но на Белянино, где он сидел, был совершён налёт советской авиации. В общем, как в кино — от бомбы часть стены рухнула, и Макс, вместе с какими-то подозрительными личностями, тоже вырвавшимися на свободу, дал дёру. Часть из этих личностей были уголовниками, а вот двое оказались подпольщиками, которые слышали про немецкого офицера, вступившегося за мирных жителей. Они-то и притащили Шмидта в партизанский отряд.

Поначалу он кобенился, не желая поднимать оружие против немцев — его даже чуть не пристрелили уже в отряде, но постепенно, глядя на зверства, творимые его земляками в России, Максимилиан стал сначала инструктором минно-взрывного дела, а потом и сам вошёл в группу, совершающую диверсии. Единственно, что старался — обычных солдат не убивать, зато эсэсовцев рвал изобретательно и с огоньком. А про подрыв гестапо в Мамоново даже я слышал, только не знал, что это дело рук бывшего противника.

Потом партизанский отряд слился с наступающими частями Красной Армии, а Шмидт опять угодил в особый отдел. На этот раз — советский. Там долго чесали репу, соображая, что же делать с этим фрицем. В лагерь военно-пленных кавалера ордена Красной Звезды отправлять как-то неудобно, но с другой стороны — союзник он был не идейный, а вынужденный. Крутили и так и эдак, только в конце концов здравый смысл победил и его сунули инструктором в центр подготовки сапёров. Хотели сначала к пропагандистам послать, но Макс, при всей накопившейся нелюбви к Гитлеру, гладко и красиво изъясняться не мог, будучи по натуре не звездуном, а технарем, поэтому и попал по специальности.