Одно хорошо — Макс говорит, что тамошние леса труднопроходимы. Наличествуют буераки, кусты и прочие прелести, в отличие от довольно просторных белорусских лесов, так что возможность спрятаться даже в таком маленьком «квартале» леса у разведгруппы будет. Кстати, попутно выяснилась ещё одна штука — хищников в Восточной Пруссии нет вообще. Уничтожили, чтобы не было конкуренции охотникам, а потом даже памятник поставили последнему убитому волку. Вот балбесы…

Ещё ко всем прочим неудобствам можно добавить крайне недружелюбное местное население. Хотя когда мы первый раз мотались в Тракенен — мелкий городишко к востоку от Гумбиннена, это самое население было дружелюбным до оскомины. Правда жители города в основном состояли из детей и баб со стариками. Мужиков призывного возраста я там практически не видел. Небось все сейчас на фронте. Тотальная мобилизация она потому и тотальная, что гребли и косых, и хромых, и кривых, невзирая на возраст, лишь бы оружие держать могли…

А я, пока ехал в джипе по узенькой брусчатой мостовой, с интересом оглядывался. Тракенен наши взяли с ходу, и уличных боёв здесь не было, поэтому разрушенных зданий практически не видел. Зато физиономии всех встречных немцев были сильно похожи друг на друга.

Я сначала даже не понял, почему мне это так кажется, и только потом дошло — их всех объединяло выражение удивления и страха. Любимый фюрер ведь зуб давал, что на территорию рейха ни один вражеский солдат не ступит, вот ему сдуру и поверили. А теперь, глядя на наших бойцов, не верят своим глазам и ждут, когда же русские Иваны их резать начнут. Город уже неделю как наш, и фронт ушёл чуть дальше на запад, а они все в ожидании резни пребывают…

Мы-то в этот Тракенен следом за квартирьерами приехали, посмотреть, что нам подобрали в качестве жилья. Поэтому возле центральной площади я вышел из машины и спросил у первого попавшегося старикана, который вместе с двумя молодухами тащил куда-то сетку от панцирной кровати, где здесь находится Линден-аллее? Так эта троица сетку моментально бросила, девки спрятались за старика, а тот, сдёрнув с головы суконную кепку, поклонился и дрожащим голосом пустился в объяснения. При этом все тряслись настолько, как будто по окончании объяснения я им голову откушу. Зрелище было довольно неприятное, поэтому, плюнув на заикающегося фрица, прошёл чуть вперёд по улице и узнал о местонахождении Липовой аллеи у нашего регулировщика. Дядька довольно толково объяснил, как туда добраться, и мы двинули дальше, в сторону усадьбы, которую нам определили под постой. В общем, в тот раз так и не вышло пообщаться с настоящими гражданскими немцами гитлеровского роз-лива.

Зато потом, когда мы переехали, наобщался — по самое «не могу». Пока мы ждали сведений от «тихонь», в свободное от изучения обстановки время прогуливались по городу. Так вот что хочу сказать — немцы откровенно лебезили. Вывесив из каждого окна по простыне, типа — сдаюсь, сдаюсь, они и на улице лишний раз старались не появляться. А те, кто осмеливался высунуть нос, старались прошмыгнуть как можно быстрее и незаметнее, а если к ним обратишься с каким-нибудь вопросом, обязательно снимали свои прикольные шапки с длинными козырьками, кланялись и только тогда отвечали.

В самой же усадьбе произошла неожиданная встреча. Этот здоровый дом стоял на окраине, в окружении каких-то хозяйственных построек. Мы подрулили к крыльцу и вместе с Пучковым вошли в наше будущее жилище. По сохранившейся обстановке было видно, что здесь жили люди далеко не бедные. Там даже настоящий рояль «Беккер» присутствовал и масса картин, развешанных по стенам. Картины были как на холстах, так и нарисованные внутри больших фарфоровых тарелок. Леха снял одну из них и, удивлённо покрутив в руках, спросил:

— Слушай, Илья, а зачем они в тарелках рисуют? Или у фрицев посуды слишком много и девать её просто некуда? Ведь уже в который раз вижу — висит суповая тарелка, а в ней картинка…

— Хрен его знает — традиция, наверное, а может, просто мода такая… Ладно, пойдём второй этаж проверим.

На втором этаже тоже никого не было и были видны только следы поспешных сборов. Всюду валялись какие-то тряпки, а из распоротой подушки, лежащей посреди длинного коридора, высыпалась целая куча пуха. Пока я оглядывался, прикидывая, где и как мы разместимся, Пучков, уже убежавший вниз, завопил:

— Илья! Смотри, что я нашёл!

А нашёл этот неисправимый желудок несколько банок с вареньем. Пока я добрёл на его крик, он одну уже вскрыл и прицелился откушать:

— Во, гляди — вишнёвое, без косточек! Будешь?

Гек зачерпнул варенье, но больше ничего сделать не успел. Я отобрал и ложку и банку, возмущённо сказав:

— Лёшка, ты что — сбрендил? Помнишь, что на инструктаже говорили? Фрицы специально продукты оставляют отравленные, а наши лохи и рады стараться халявой воспользоваться. В двести тридцать шестой дивизии два отделения так же компотику попило и всё — никого не откачали… А взводного, который хоть сам и не пил, но это не пресёк, — под трибунал…

Лёшка, глядя на банки, только вздохнул и заметил:

— Надо будет их не выбрасывать, а на собаке испытать, вдруг неотравленное. Я там на улице пару шавок видел, вот их и покормим. Если не сдохнут — сами съедим. Он опять вздохнул, добавив: — Вишнёвое — это моё любимое…

— У, проглот! Только собак сам ловить будешь, я тебе в этом не помощник. Я собак живых люблю…

Уже выйдя на улицу и вдохнув свежего, несмотря на конец февраля, уже пахнущего весной воздуха, я унюхал какие-то посторонние запахи: